Ужин для огня. Путешествие с переводом
Шрифт:
Уорку встретил нас в аэропорту. Это был низкорослый сухощавый человек неопределенного возраста (позже выяснилось, что мы ровесники), упрятанный, как улитка, в безразмерную кофту с капюшоном. Огромные, глубоко посаженные в череп глаза, лоб с набухшими венами и залысинами. По-английски он говорил вполне бегло и почти безостановочно. «Добро пожаловать в Эфиопию! Как долетели? Устали? Сколько сейчас времени в Нью-Йорке? Здесь? Полчетвертого утра. То есть для европейцев – полчетвертого, а для нас – полдесятого. У нас ведь по-другому время считают, сутки начинаются не в двенадцать, как у вас, а в шесть. Не знали? У нас и календарь другой, отстает от вашего на восемь лет. И в году не двенадцать месяцев, а тринадцать. Так что для ференджа 9 в Аддис-Абебе сейчас две тысячи тринадцатый год и полчетвертого утра, а для эфиопа – две тысячи пятый и полдесятого. Те, кто говорил вам, что Эфиопия – отсталая страна, были правы. Все из-за календаря, ха-ха. В общем, когда будете спрашивать у местных, который час, имейте в виду. Отнимать шесть
9
Европеец (амхар.)
Поспать в гостинице так и не удалось. Причиной тому были церковные песнопения, начавшиеся по местному обычаю в четыре часа утра (в десять – по эфиопскому времени) и транслируемые на всю округу с помощью стадионных динамиков. Непривычные для европейского уха гармонии напоминали о древности музыкальной культуры: согласно преданию, эта звуковая система была создана Яредом Сладкопевцем аж в шестом веке. На краю Ойкумены, в одном из самых древних и изолированных государств на земле, все существует с незапамятных времен и меняется чрезвычайно медленно. Господствующая религия здесь – тоуахдо, абиссинский вариант православия, за семнадцать веков своего существования накопивший множество диковинных обрядов и догматов. Кроме того, после исламского нашествия в XVI–XVII веках в Эфиопии осело значительное число мусульман. Говорят, на сегодняшний день эфиопские сунниты и приверженцы тоуахдо относительно мирно сосуществуют. Как бы то ни было, вскоре к православному песнопению примешался азан муэдзина: мусульманское меньшинство боролось за право голоса в утренней партитуре. Затем вступили окрестные петухи, и воцарилась нормальная африканская какофония. Я такого еще в Гане наслушался. Короче говоря, к семи утра мы были готовы на выход. Спустившись в фойе, мы нашли там неутомимого Уорку. За эти три часа он уже успел побывать в церкви и теперь смиренно дожидался нашего пробуждения.
– Что это вы так рано? Вы же небось не выспались!
– А ты?
– Мне много не надо. И потом, я же еще в машине пару часов подремал, пока в аэропорту вас ждал. А в машине я всегда хорошо высыпаюсь… Может быть, вам здесь слишком шумно? Хотите, отвезу вас к себе, поспите еще часок-другой?
– Да нет, спасибо. Нам тоже много не надо, – соврал я и тотчас почувствовал на себе негодующий взгляд Прашанта. – Может, позавтракаем?
– Завтракайте, конечно, – кивнул Уорку, – я не завтракаю, но с удовольствием с вами посижу.
Когда мы вышли на улицу, город уже бодрствовал. Группы молодых людей в американских футболках и джинсах лениво прогуливались, переговариваясь вполголоса, или сидели на низких табуретках перед полуоткрытыми жестяными лачугами, в которых продавались фрукты и всякое хозяйственное барахло. Другие горожане, нагруженные охапками дров и продовольственными корзинами, брели по обочинам в сторону рынка Меркато. В отличие от праздношатающихся и праздносидящих, эти были одеты в основном в традиционные бурнусы и шаммы 10 , некоторые вели за собой тощую скотину. Мимо них проносились бело-голубые маршрутки и старые «Жигули» – «тройки», «пятерки», «шестерки» – пережитки эпохи эфиопско-советской дружбы. В воздухе стояла приятная свежесть, какая бывает после дождя, но придорожная суглинистая почва была суха. Главное, никакой африканской жары. Ночью, когда мы прилетели, было и вовсе холодно. Позвонив жене в Нью-Йорк, я узнал, что там началась полоса сильной жары, на улицу не выйти. А здесь, в Африке, ходишь в легком свитере или куртке, запахиваешься при порывах ветра. Эфиопы утверждают, что у них в стране тринадцать месяцев солнца. Дотошные экспаты уточняют: четыре месяца дождей и слякоти, девять – прекрасной весенней погоды.
10
Шамма – накидка из газовой ткани.
– У вас бывает жарко, Уорку?
– Не жарче, чем в Европе летом. Я бы даже сказал, холоднее. Градусов двадцать пять, двадцать семь максимум. Мы же в горах находимся. Аддис – одна из самых высокогорных столиц в мире.
Аддис! Еще недавно название столицы Эфиопии ассоциировалось у меня исключительно с детской игрой в города: Анкара, Астана, Алушта, Анапа… Кто бы мог подумать, что Аддис-Абеба окажется первым городом из этого списка, где мне доведется побывать. «В садах высоких сикомор, аллеях сумрачных платанов…» По сравнению с городами Западной Африки, центр Аддис-Абебы выглядел вполне презентабельно: широкие, асфальтированные улицы, многоэтажные здания, ровный шелест акаций, растущих вдоль тротуаров.
«Это всё китайцы строят, – пояснял Уорку, пока мы кружили по одной из главных улиц в поисках стоянки, –
Поставив машину на «платную стоянку», то есть попросту оставив ее посреди одной из боковых улочек и заплатив несколько быров мальчишке-беспризорнику, чтобы тот присматривал, Уорку повел нас в кафе, где, по его словам, стряпали лучший в городе «фыр-фыр», традиционное утреннее блюдо из кусочков инджеры вперемешку с острым соусом. Инджера, пористый блин из перекисшего теффового 11 теста, составляет здесь основу завтрака, обеда и ужина. Его используют и в качестве общей тарелки, на которую горками выкладываются пряные мясные соусы, салаты и каши, и – вместо ложки, отщипывая от «тарелки» по кусочку и захватывая этими кусочками мясную или овощную начинку. В путеводителях по Эфиопии обычно пишут, что вкус у инджеры – на любителя. Мы оказались любителями, уплетали за обе щеки. Уорку жевал спичку, уставившись в потолок. На предложение помочь нам с фыр-фыром он ответил, что никогда не ест раньше полудня. Складывалось впечатление, что сон и еду он считает барской прихотью.
11
Тефф – высокогорный злак, произрастающий главным образом в Эфиопии и Эритреи, где он является основной зерновой культурой.
– Вы только мэсоб 12 случайно не съешьте, – предостерег он, взглянув на наше обжорство.
– Не будем. Оставим мэсоб на ужин.
– Для ужина он вам не понадобится, ужинать будем у Зелалема.
– У того, который в Лондоне жил?
– Угу. Давайте, кстати, обсудим план действий. Вам ведь город показать надо. Я этого сделать, к сожалению, не смогу: работа. Но есть человек, который сможет. Зовут его Ато Айелу. Мы с ним в одну церковь ходим. Интересный мужик, свидетель нескольких эпох. При старом режиме, до коммунистов, он чуть ли не в дворцовой гвардии служил. При Дерге 13 учительствовал где-то в сельской школе. Потом вышел на пенсию, а недавно ни с того ни с сего женился. Молодая жена, затраты, сами понимаете. Так что теперь он подрабатывает частным гидом. Берет недорого. Если дадите ему двести быров 14 , он будет доволен. Уверяю, оно того стоит. Ходячая энциклопедия. Только имейте в виду: в его присутствии ни в коем случае нельзя говорить ничего плохого об императоре Хайле Селассие. Айелу его боготворит. Если б я не знал, что он – протестант, решил бы, что он – растаман.
12
Мэсоб – перевернутая плетеная корзина, используемая в Эфиопии в качестве обеденного стола.
13
Дерг – амхарское название Временного военного административного совета, главного органа власти при режиме Менгисту Хайле Мариама (1974–1991).
14
Около десяти долларов.
– Протестант? – удивился я. – Мне казалось, в Эфиопии все христиане – монофизиты…
– Не все, – Уорку назидательно поднял указательный палец. – Большинство, но не все. Я-то ведь тоже протестант. На тоуахдо я, прости за каламбур, поставил крест много лет назад. Отдельный разговор. Короче, вы все поняли, да? Никакой критики в адрес Хайле Селассие. Только восторженные междометия.
– Я так понимаю, ты этих восторгов не разделяешь?
– Просто я не считаю его героем без страха и упрека. Хайле Селассие очень долго правил и постепенно перестал владеть ситуацией. Ему надо было уйти еще в шестидесятом, когда взбунтовались гвардейцы и студенты. А он стал цепляться за власть, как клещ за солдатское одеяло. Вот и поплатился. Что произошло в начале семидесятых, ты и сам наверняка знаешь.
– Напомни.
– Ну как, была засуха в Уолло, недород, страшный голод, в общей сложности двести тысяч погибло. Люди обращались с просьбами о помощи, а когда устали ждать ответа, собрали манатки и сами отправились в Аддис. Тысячи беженцев! Хайле Селассие, который к тому моменту давно уже впал в старческий маразм, стал паниковать, потому что через несколько месяцев в Аддисе должен был состояться международный саммит и ему не хотелось, чтобы весь мир увидел, что по городу бродят толпы дистрофиков. Он и сам факт того, что в Эфиопии голод, пытался скрыть. Все, что оставалось в закромах с урожайных лет, отправлял на экспорт, чтобы создать иллюзию изобилия. От гуманитарной помощи отказывался, уверял, что всё под контролем. Короче, когда прибыли беженцы, он не придумал ничего лучшего, чем приказать армии силой вернуть их в Уолло. Так что поделом ему.