Ужин с шампанским

Яхонтов Андрей Николаевич

Ж а н н а. Меня искали?

М и т я. Ага. Ты Павлу Кузьмичу нужна.

П а в е л К у з ь м и ч. Мне?

Ж а н н а (Мите). Так и знала, что врешь.

Л е н а (Мите). Ох, ты сегодня схлопочешь!

М и т я (Павлу Кузьмичу). Ну как же, вы же сами сказали: требуются врачи. Молодые специалисты. Для работы за пределами нашей Родины. Жанна как раз молодой. Они в паре с Максимом горы свернут. К тому же по отдельности не продаются.

И г о р ь. Что ты мелешь?

П а в е л К у з ь м и ч (смотрит на Жанну, на Максима). Вдвоем?..

М и т я. Может, еще рюмочку? Лена, налей.

Л е н а.

Павел Кузьмич, может, кофе?

М и т я. Взбодриться.

П а в е л К у з ь м и ч. Нет, спасибо. (Поднимается.) Пойду.

Л е н а. Посидите еще.

П а в е л К у з ь м и ч. На воздухе разморило.

Ж а н н а. Идиотку из меня лепить!.. Свои делишки сами, без меня решайте. (Поворачивается, убегает.)

И г о р ь (бежит за ней). Не обижайся.

Л е н а (Павлу Кузьмичу). Мы вас проводим.

П а в е л К у з ь м и ч. Да сидите-сидите… (Максиму.) Конечно, не все идеально, что говорить… Тут размышлял на досуге… Должности министра нападения не предусматриваем. Министр обороны есть, а министра нападения нет. А как известно, лучшая защита… (Задыхается.)

Л е н а. Пал Кузьмич, что с вами?

П а в е л К у з ь м и ч. Так. Ерунда.

Л е н а. Максим! В машине аптечка.

М и т я. У тебя в сумочке таблетки.

Л е н а. Где сумка? (Уходит.)

М и т я. Я за аптечкой. (Убегает.)

П а в е л К у з ь м и ч (Максиму). Проводи ты.

Оба идут к ограде.

М а к с и м. Что — сердце?

П а в е л К у з ь м и ч. Мотор в порядке. Слушай, а может, все же придешь? Дочка — чудо. Я тебе говорю. Красавица. Вся в мать. Посидим, чаю попьем. Успокоишь. Ее и меня, старика.

М а к с и м. Я товарища пришлю. Отличный парень.

П а в е л К у з ь м и ч. И ты… тоже… Ох, зря! Мой шеф, когда его на покой провожали и меня вместо него ставили, обронил фразу: «Бойся стариков, прорастут свежей травкой». Вы, молодые, гораздо сильнее от нас зависите, чем вам кажется. Мы вас лепили такими, какими хотели. И вылепили, мы-то это видим. Но в пылу жизни об этом не думаешь. Не замечаешь. Особенно когда перед тобой все дороги открыты. Они, в общем-то, всегда открыты перед тем, кто умеет соображать. Но если к тому же ощущение, что прямо перед тобой ворота распахнутые… (Хватается за сердце.)

М а к с и м. Как болит? Скажите.

П а в е л К у з ь м и ч. Совсем не болит. И никогда не болело. Даже брало сомнение: а не из железа ли я? А уж чего только не было! Мать умерла. Отец погиб. Рос в детдоме, тетка взять к себе отказалась. А я потом ее сыновей на работу устраивал. Приехал сюда: ни угла, ни знакомых. Три ночи на вокзале. Судьба… Там и встретил ее. Дай, думаю, пристроюсь к дурехе. Вдруг приютит. И приютила. Жили — не описать. В галошах на тесемочках в булочную бегал. Один плащ на двоих. Спали на стульях — ставили в рядок и сверху матрац, чтобы в щели не провалиться. И не думал, что по-другому и счастливее можно. Что есть жизнь? Что она есть такое, я тебя спрашиваю? Когда всего вдоволь — а ее нет? И рыдал, и просил, чтобы лучше мне, а не ей это выпало. Кто услышит?.. Нет, ничего не болело. Сам себе противен. Она тает, а у меня щеки из-за спины… На кладбище каждый день ездил. Дочурку оставила. Вся в мать. Беленькая, тоненькая, пальцы ломкие… Кто мне еще был нужен? Но жизнь такая: гостей принимать, рубашки стирать… И начальство намекает: не рекомендуется в командировки холостяков… И подыскали. Познакомили. Стерва… К другу через год убежала. И хорошо: она дочку не любила. Но те же начальники пошли цепляться: может ли руководить, если собственную жену не сумел воспитать? Кто кого может воспитать? Какой есть — таким и будешь. Но сильному всегда желают поражения. Хотят, чтобы стал, как все, слился

с массой, не высовывался. Гудят болельщики, если объявят на стадионе: проиграл лидер. Приятно: слабый взял верх. Это — природа человека. И опять выстоял. И опять сердце — ни гу-гу. А сейчас болит. Болит от неблагодарности. Скольким помог, скольким дарил, скольких в люди вывел! Знаю, что скажешь: другое время, как было — так нельзя… А я тебя спрошу: эти твои честные и принципиальные — новые, они что, вчера родились или мальчиками и девочками были, ничего не понимали, что происходит? Или только сейчас с луны свалились? Все так жили. А теперь они судят. Как хотят — так представят. Могут — по состоянию здоровья. Могут вчистую: «Не сумел перестроиться». А кто знает, что это такое? Просто кто первый сказал: «Ага, этот не сумел», — тот и хозяин, и командир… И вот теперь болит, болит… Приди, я тебя прошу. Она одна у меня. Набаловал… Как ей дальше придется? Но все, что есть… Я для нее на все готов. А я могу. И не тревожься. Это — эмоции. А дело есть дело. Мир тесен, круг узок. Конечно, с поверхности гриб вырвали, провал зияет, но ниточки грибницы, что глазу не видны, уже начали брешь заштопывать, разрыв сращивать, друг друга разорванными хвостиками искать. И в этой корневой, невидимой связи моя сила, а не в том, что они сейчас с трибуны да на людях говорят. Придешь? Всегда был полон дом. Меня любили. Я уважал. Всем был нужен. И вот — пусто. Почему? (Хочет идти, спотыкается.) А может, не все? Может, были те, кто жил по-другому? (Растирает грудь.)

М а к с и м. Дайте пульс…

П а в е л К у з ь м и ч (вырывает руку). А, какая разница? Что теперь? Пусть… Мне кажется, я ощущаю какой-то гул… Гул надвигающегося землетрясения. Прямо у нас под ногами. Я не знаю, что это будет, но оно произойдет. И когда это случится — я задаю себе вопрос, — кто выживет, кто останется? Я погибну, я знаю. Но я хотел бы знать, кто будет после меня.

М а к с и м. Где этот Митя? Я сейчас. (Убегает.)

Из-за беседки выходит М и т я.

М и т я. Ну что, плохо?

П а в е л К у з ь м и ч. Худо.

М и т я. Вот так… Сколько веревочке ни виться…

П а в е л К у з ь м и ч (опускает руки, выпрямляется). Чего тебе?

М и т я. Передо мной играть не надо. Не обманешь. Ох, руководитель среднего звена… Поприжали? Давно пора. Собирай манатки. Мотай отсюда. Освобождай место. Сюда я жить приехал.

П а в е л К у з ь м и ч. Сопляк!

М и т я. Эх, дедушка. Тебе таблеточки? (Бросает их к ногам Павла Кузьмича.)

П а в е л К у з ь м и ч (пытается схватить Митю, тот уворачивается). Ах ты… Планктон… Мразь…

М и т я. С моих усов себе на лысину будешь рассаду брать. А то мало получал? Свертков и подачек? Я добавлю. Всем вам добавим. Попрятались в желтых цековских домах, под охраной своей милиции, в черных машинах — и не достать. Но разворошили ваш муравейник — и выползли. А мы — тут как тут. И это только начало. Всех подкараулим. Со всеми посчитаемся.

Павел Кузьмич, изловчившись, почти падая, хватает Митю.

Больно!

П а в е л К у з ь м и ч. Врешь! Таким, как ты, больно не бывает.

М и т я. Пусти! (Отбивается.) Пустите! (Удается вырваться.)

Вбегает Л е н а.

Л е н а. Что тут у вас?

П а в е л К у з ь м и ч (улыбается). Возимся. Детские шалости… Шучу. Молодое поколение подставило плечо. (Уходит.)

Л е н а (Мите). Скотина. Зачем выбросил лекарства?