Ужин с соблазнителем
Шрифт:
— Я уже поблагодарила тебя за это. Тот лжеинвалид, наверное, думает, что мы прячем от него сокровища.
Я прикусила язык и уставилась на Козлика. А он взял и отвернулся от меня на девяносто градусов и стал насвистывать какой-то противный мотивчик.
— Козлик, неси сюда свою сумку, — вдруг потребовала я.
Он вскочил, словно ужаленный, кинулся на веранду и через пять секунд вернулся со своим распрекрасным адидасом под мышкой. Одним махом расстегнул «молнию», раздвинул за ручки края сумки и напялил ее себе на голову.
Я захохотала и чуть было не свалилась с крыльца.
Вскоре
— Там же было…
— Три пары джинсов «Рэнглер», тридцать пачек лезвий «шик» и пять канадских маек с кленовым листом на груди.
— Которые ты…
— Которые я спустил в туалет на городском базаре. Дуреха. Разве в таких сумках носят клады? Тоже мне, Эркуль Пуаро из девятого «А». А инвалида ты побаиваешься, да? — не без злорадства спросил Козлик.
Я молчала, вспоминая, правда, уже без особого страха, события минувшей ночи.
— Послушай, подружка, со мной можешь ничего и никого не бояться.
Козлик распрямил плечи и поиграл мускулами.
…Мы теперь проводили целые дни на острове.
«Мы» — это Козлик, Пашка, Каролина и я. Выездные математические курсы «Волк и семеро козлят» были распущены на неопределенное время. Учитель и ученик поменялись ролями. Теперь Пашка с достоинством пояснял Козлику, на каком расстоянии от крючков привязывать грузило на донной удочке, как подсекать леща, по-местному чебака, на какой глубине берет щука.
Что касается меня, то я не расставалась с книгами. Ужарившись на солнце, шла в кусты. Увлеченный рыбалкой Козлик частенько не замечал процесса моего переселения в тень, но, едва заметив мое отсутствие, бросался в чащу, ломая на пути ветки.
Полдня я считала, что Козлик боится потерять меня, и обожала его издали. Потом вдруг вспоминала про этот проклятый «клад» и таинственного инвалида и остальные полдня презирала Козлика. Только теперь уже не издали. Я садилась поблизости от него и громко издевалась над тем, как неумело насаживает он на крючок червяка, издавала торжествующие вопли, когда у него с крючка срывалась рыба, огорчалась самым искренним образом, если он успевал подхватить ее сачком.
На месте Козлика я давно бы выломала хороший ивовый прут и надавала кое-кому по заднице.
К тому же меня выводило из себя присутствие Пашки, при котором я должна была корчить комедию: Валерий Александрович, ваша светлость и так далее.
На следующий день после той памятной грозовой ночи Козлик выполол все лопухи на пустыре, после чего стал в бабушкиных глазах святым без всяких натяжек. Он взрыхлил землю граблями и посыпал ее белым речным песком. Ту же процедуру с песком он хотел было проделать во всем дворе, но бабушка Таня его отговорила. «Его и без того с горы нанесло, а на песке картошка плохо родит», — объяснила она.
Каждое утро Козлик выходил на пустырь и, стоя на краю обрыва, озирал безмятежные деревенские дали через допотопный, еще времен империалистической войны, полевой бинокль, который откопал в сарайчике среди хлама. Потом он делал несколько витков вокруг забора, раза три обходил по часовой стрелке дом, с довольным видом усаживался наконец
Под руководством всезнающего Пашки мы вырыли картошку и, перебрав, разложили по ящикам в погребе. Козлик с самодовольным видом расхаживал по двору в одних плавках, играя своими окрепшими мускулами. Они с бабушкой вели бесконечные беседы на сельскохозяйственные темы. Причем бабушка всерьез советовалась с Козликом, нужно ли резать поросенка к ноябрьским праздникам или же потянуть до Рождества, а также где дешевле купить зерна для кур и стоит ли заводиться на следующий год с разведением кроликов. Вот какая «интеллектуальная» атмосфера царила у нас отныне за каждой трапезой. Бабушка Таня смотрела на Козлика с таким умильным восторгом, что мне казалось, она не сегодня завтра снимет со стены над своей кроватью икону Николая Угодника и повесит вместо нее портрет своего «Лексаныча».
— Ни секунды не думая, променял бы место своего унылого жительства на ваши гостеприимные и прекрасные края, — как-то заявил Козлик, уплетая за оба уха вареники с вишнями. — Виноградники развел бы, кроликов. Шкурка на базаре четвертной стоит, ранний виноград четыре рубля за килограмм. А главное — весь процесс на свежем воздухе проистекает. И плюс еще законом поощряется. Словом, полезно, выгодно, похвально.
Бабушка Таня, расслышавшая из всего монолога Козлика лишь фразу про базарные цены, согласно закивала головой, тем самым воодушевив на изложение остальных аспектов его доморощенной философии.
— А все остальное — мираж. Пустыня, над которой парит картинка роскошной жизни. Эх, Козлик, Козлик, хватит — напрыгался, намаялся в погоне за миражами. Пора на чистую лужайку. К ногам доброй наивной пастушки.
— У нас пастухи за сезон больше чем по полторы тысячи на нос огребают, — внесла свою лепту в застольную беседу бабушка Таня. — И еще их кормят-поят в каждом дворе. А что, пастуха нынче сыскать трудней, чем директора школы.
— Золотые слова, Татьяна Андреевна. Директора школы, говорите? Пошел бы с превеликим удовольствием. Кроликов можно в юннатском кружке разводить. Бескорыстно. В конце концов, что такое корысть, как не погоня за той фальшивой картинкой роскошной жизни? Мой батя почти полвека директором школы отбарабанил. Я весь в него — такой же душевный и бескомпромиссный.
Еще что-то в этом роде плел Козлик. Комедию перед бабушкой ломал.
Глаза у него при этом грустные были. А иной раз насмешливые. Он смотрел либо в свою тарелку, либо поверх моей головы, на плавную линию горизонта, которую взламывали верхушки высоких пирамидальных тополей степной лесопосадки.
Взрыхленный Козликом пустырь за забором начал зарастать девственно-пушистым ковром молодых лопушков, утром на посыпанных свежим песочком дорожках красовались лишь крестообразные отпечатки куриных лапок да мелкие узорчатые ямки кошачьих и собачьих следов.