Ужин в центре земли
Шрифт:
В общем, новость препаршивейшая.
Делясь этой скверной новостью о том, в чем его вины нет ни малейшей, охраннику придется также сообщить про один облом (фашла, такое ему пришло на ум сленговое словечко), про возникшее в прошлом обстоятельство, которое заключенный назвал бы сопутствующим; оно придаст всей истории особую окраску и бросит на него, на охранника, тень, на доверенного – и единственного – друга этого заключенного. Все это может не без оснований подвергнуть риску отношения, которыми оба дорожили, видя в них притом очень много стокгольмского синдрома, отношения,
В свое оправдание – имея в виду тот облом, то осложнение, в котором охранник пока не признался, – он мог бы сказать, что все это время лишь оберегал заключенного Z. Охранник – вполне себе буквальное описание его работы. Именно это он и делал все время: охранял Z, причем не только одним, понятным заключенному образом.
Как же, ну как же так получилось? Охранник вспоминает свое первое дежурство перед тремя светящимися мониторами в выпуклых с задней стороны пластиковых корпусах, перед своим маленьким триптихом, обеспечивающим контроль за вверенным ему тайным заключенным. Из экранов один располагался точно по центру, другие два по бокам, чуть повернутые к зрителю, и каждый со своей точки в камере давал черно-белую картину одной и той же бессобытийности. Расположение экранов и ощущение, что на его собственное лицо падает их голубовато-серый свет, напомнили охраннику, как его мать, сидя у моря, держала под подбородком серебристый картонный отражатель для загара – мать, которая, откинувшись на спинку пляжного шезлонга и закатав рукава, оставалась при этом в своей скромной юбке, чулках и туго застегнутых сандалиях.
Она-то в далеком 2002 году и заманила его в эту западню. Ее звонки на мобильный он отфильтровывал, ответил только по домашнему – то есть по ее телефону, она за него платила, – ответил, когда мать стала кричать в трубку после переключения на автоответчик, от которого никак не хотела отказаться, хотя он упрашивал ее быть как все и перейти на голосовую почту.
Она позвонила не во время «90210», а прямо посреди передачи, от которой ему очень не хотелось отвлекаться. Сидя дома, он играл параллельно с участниками в британскую телеигру «Слабейшее звено». Он отлично справлялся, только вот порой спотыкался на пустяках, на сверхлегких вопросах, специфически британских по характеру и горько напоминавших ему о географической несправедливости, о несчастье родиться в левантийском захолустье, обрекающем его на эти неизбежные неудачи.
С сознанием этого же невезения он смотрел и другую свою любимую телевикторину – «Кто хочет стать миллионером?» в британской версии. Не миллион шекелей победителю, а миллион британских фунтов – сумма, с которой можно жить припеваючи. Но как можно изучить то, что у них само собой впитывается из повседневного бытия? Эти простые, проходные вопросы не имели никакого отношения к знанию. Это была халява, подарочки для тех, кому повезло родиться в определенном месте и в определенное время. И тем не менее он делал усилия, занимался, копил информацию.
В армии он очень много читал, как мог старался усовершенствоваться, создать предпосылки для того, чтобы пробиться наверх в большом мире. Его план был – при малейшей возможности уехать из
Когда мать вынудила-таки его в то утро взять трубку, ее ничто не могло заставить умолкнуть, напрасно он просил ее подождать, пока не прервется цепочка правильных ответов. Он-де рад будет поговорить, пока они голосованием будут исключать кого-то из команды.
– Тебе ведь, так или иначе, дорога в тюрьму, – вот что сказала ему мать, игнорируя его просьбы. – По крайней мере, будешь не с той стороны двери, а с этой. По крайней мере, сможешь бывать дома в выходные.
– Это Израиль, ты забыла. Тут и убийц отпускают домой на выходные. Можно угробить десять человек, и тебя отпустят плясать на свадьбе сына или дочки. Нет, спасибо.
– Это особая работа, – сказала она. – Сверхсекретная. Ты будешь шушуист. Великолепное резюме на всю оставшуюся жизнь. И просит не кто иной, как премьер-министр. Генерал – это от него идет.
– Генерал просит? Чтобы я?
– Да, именно ты. Так что соображай: это должна быть крайняя необходимость, раз он хочет, чтобы я задействовала тебя. Что-то, с чем он не может выйти за пределы узкого круга… по-хорошему, мне и по телефону-то не следовало бы с тобой об этом говорить.
– Если кто-то прослушивает твой телефон, то он же сам, он и его фашисты.
– Или русские, – сказала она. – Или американцы, или французы, или твои любимые англичане. Но неважно, пусть даже они слушают. Я не сказала ничего лишнего. Ровно ничего.
– Вот опять ты это, – сказал он. – Опять говоришь для чужих ушей. Терпеть не могу, когда ты фальшиво так разговариваешь, чьи бы агенты ни подслушивали.
– Ладно, – согласилась она. – Извини. Я сама знаю это за собой. У меня очень странная работа.
– Это верно.
– А теперь у меня странная работа для моего сына. Деньги очень хорошие. А работа наверняка несложная.
– Откуда ты знаешь?
– Потому что Генерал считает тебя идиотом. Когда я ему про тебя рассказываю, он улыбается, но я вижу: он думает, что ты дурак дураком. Ничего трудного он бы тебе не доверил. Ему важно, что на тебя можно положиться и что ты будешь держать язык за зубами.
– Хранить секреты – да, это я умею.
– Еще он думает, ты никогда не найдешь себе девушку, так что тебе некому будет выбалтывать тайны, даже если захочешь.
– Это он сказал, или ты так думаешь?
– Кто – «он»? Никакого больше «он». Его имя впредь не должно и в мыслях у тебя возникать в связи с этой работой.
– Хорошо.
– Обещаешь мне о нем даже не думать?
– Так, все, я кладу трубку.
– Клади! Не имеет значения. Ты все равно не выиграл бы.
– Что?
– Если бы ты пришел в эту викторину, ты бы проиграл. Потому-то люди и смотрят. Дома, на диване, с банкой пива на пузе, каждый знает все ответы. Там, на глазах у всех, дело другое. Ты бы не выдержал давления. Ты так не можешь.