Узлы ветров
Шрифт:
Эвриклея предложила Одиссею сначала переодеться в чистый хитон, но он отказался; когда ему принесли огня и очистительной серы, он начал окуривать комнаты дома и широкий, обнесенный стеной двор. Затем няня Эвриклея позвала верных служанок; они спустились в зал с факелами в руках, окружили толпой Одиссея и, приветствуя его возвращение, целовали ему руки и плечи. И он заплакал от радости и печали, узнавая всех своих верных слуг.
Одиссей и Пенелопа
Тем временем няня Эвриклея поднялась наверх к Пенелопе сообщить ей радостную
— Проснись, мое золотое дитя Пенелопа, ты увидишь сейчас того, кого ты так долго ждала. Он уничтожил всех дерзких женихов, оскорблявших тебя и сына.
Но Пенелопа, проснувшись и не поверив словам няни, ответила ей:
— Милая Эвриклея, ты, должно быть, лишилась рассудка, в здравом уме ты не стала б смеяться над моею печалью.
— Нет, не смеяться над тобой я пришла, — ответила няня, — а сказать тебе правду, что Одиссей находится в доме, что нищий тот старик, над которым все смеялись, это и есть твой муж. Телемах знал об этом, но скрывал до времени тайну отца, чтоб верней отомстить женихам.
Радостно бросилась к няне на шею Пенелопа и, плача, сказала:
— Няня, если ты правду сказала, что Одиссей вернулся, то объясни мне, как мог он справиться с целой толпой женихов?
— Я об этом не знаю. Когда мы все вместе сидели в комнате, запершись на ключ, боясь вымолвить слово, яслышала издали стоны раненых, а затем нас позвали Телемах и Одиссей. Я сошла вниз и увидела Одиссея: он стоял среди груды убитых, лежавших на полу, обагренный кровью; мне радостно было смотреть на него; покрытый потом и кровью, он был похож на разъяренного льва. Затем он стал окуривать дом очистительной серой, а сейчас прислал меня за тобой.
— Друг Эвриклея, не будем радоваться прежде времени, — сказала ей Пенелопа, — было бы великим счастьем, если б все это было правдой, но я этому не верю; это не он, а один из бессмертных явился и пришел наказать женихов за все их злодейства. Мужа мне никогда не увидеть, он погиб далеко от родимой Итаки.
Но ответила ей няня Эвриклея:
— Мое дорогое дитя, вчера я своими глазами видела рубец на его колене от раны, нанесенной ему когда-то диким вепрем во время охоты; когда я мыла ему ноги, тот рубец я узнала и хотела тебе об этом сказать, но он мне велел молчать. Пора нам, однако, идти, и знай, что я правду сказала.
— Мне трудно поверить тебе, но давай спустимся вниз к Телемаху; я посмотрю на убитых и на того, кто убил их.
И Пенелопа стала в тревоге спускаться в зал, не зная, как ей поступить, издали с ним говорить или подойти тотчас к нему и поцеловать ему голову, руки и плечи.
Переступила Пенелопа порог, вошла в зал и села у пылающего очага. У высокой колонны, против нее, сидел Одиссей, ожидая, что скажет ему Пенелопа.
Долго сидела она в молчании, тревожно билось сердце у нее, — то глянет она на него и видит, что это и вправду он, Одиссей, перед ней, то снова не верит тому и видит в жалком рубище нищего старца.
Подошел, наконец, Телемах к матери и воскликнул с досадой:
— Милая мать, почему ты сидишь печальная и ласкового слова не скажешь ему? Почему не подходишь к нему? Почему его
— Милый мой сын, сильно волнуется сердце мое, и от волнения я вымолвить слова не в силах, я даже не смею ему посмотреть в глаза. Но если это и вправду царь Одиссей, мы можем друг другу открыться, — есть у нас тайные знаки, неизвестные людям другим.
Тут Одиссей улыбнулся и сказал Телемаху:
— Друг, не тревожь свою мать понапрасну и дай ей меня расспросить, вскоре она сама убедится в правде. Ей трудно меня узнать в рубище нищего. Но надо подумать, как нам теперь поступить. Мы погубили знатнейших юношей Итаки, и нам следует теперь опасаться мести их родных и друзей. И я думаю так: нам надо омыться и надеть на себя богатые одежды, как на праздник, и пусть получше оденутся наши домашние и рабыни; позовем певца со звонкою лирою: пусть он ведет хоровод, управляя веселою пляской, чтоб все прохожие думали, что в доме празднуют свадьбу. Надо, чтоб никто в городе не узнал об убийстве женихов, пока мы не уйдем отсюда в поле, в наш сад плодовый. Там мы решим, как поступить нам дальше.
Совет Одиссея был тотчас исполнен. Все оделись в чистые праздничные одежды, рабыни повели хоровод, а певец, настроив лиру, запел веселую песню для пляски. Загремел весь дом от топота ног и звучного пения; и всякий, проходивший по улице, думал: «Должно быть, Пенелопа, наконец, решила праздновать свадьбу».
В это время Одиссей мылся в купальне; натерла тело ему Эвриклея благовонным оливковым маслом. Он надел легкий хитон и стал вдруг снова красив, станом высок и строен, и вились у него золотисто-темные волосы. Он вышел из купальни, похожий на лучезарного бога Аполлона, вернулся в пиршественную залу и сел на прежнее место напротив Пенелопы.
— Непонятлива ты, — молвил он ей, — у тебя не нежное женское сердце, и нет, пожалуй, на свете жены, что встретила б так неласково и недоверчиво мужа, вернувшегося домой после долгой разлуки. Няня, приготовь мне постель одному, у женщины этой железное сердце.
— Это ты непонятлив! — отвечала ему разумная Пенелопа. — Не из гордости или от изумления я от тебя отдаляюсь; я живо помню, каким ты был, покидая Итаку. Няня, приготовь ему постель не в спальне, построенной им, а в комнате, куда вынесено его ложе. Положи ему мягких овчин и широким накрой покрывалом, — так говорила она, желая испытать Одиссея.
И он с досадой воскликнул:
— Кто же мог вынесть из спальни мое ложе? Даже самый сильнейший не в силах был бы этого сделать, даже если бы сдвинуть его рычагом он пытался. Я сам свое ложе сделал, и в устройстве его есть тайна, известная мне одному. Во дворе когда-то росла большая олива, ее ствол был толщиной в колонну; я возвел вокруг нее высокие стены из широких тесаных камней, вывел свод, сделал дощатые двери, а затем подрубил ее ствол топором, и на низком обрубке его, по шнуру его обтесав у корня, поставил я ложе; я украсил его золотом, серебром и слоновою костью; раму ложа я стянул ремнями из кожи воловьей и обшил ее красной тканью. Сохранилось ли ложе мое, я не знаю, но если сняли его, то, должно быть, спилили оливу под самый корень.