Узнай себя

Бибихин Владимир Вениаминович

9.1.1977, около хлебной будки

Поэт точен, и для его ученика губительно думать, будто поэт точен только в своей речи как передаче «текущего мига». Сначала его вхождение в «текущий мир» должно было быть чистым. Он должен был быть самим собой. Обычно заблуждаясь думают, будто для этого требуется большая работа над собой, обтесывание, шлифовка, вообще всевозможные операции, диктуемые так или иначе — светски или дико, конформистски или бунтарски — понятым искусством жизни. Но скорее наоборот: чтобы быть самим собой надо посметь воздержаться от такой обработки и вдвинуться в «текущий миг» всей своей сырой массой. Выйти ею на свет не так-то просто. Ведь даже и для терпеливых, неустанных подчисток и подправок нужно большое мужество. Большинство просто бежит от света, например в прошлое или в будущее.

Надо верить и видеть Бога, ощущать строгость его живого присутствия, чтобы и не прятаться и не прихорашиваться. Этих источников точности не знает ученик поэта. А поэт, завороженный своими видениями, immobilitato, не имеет сил его разубеждать.

Связь и смысл творчества дается решимостью, способностью отказаться от собственных плетений и допустить до себя, допустить себя в настоящее. Ученик поэта по определению этого не может. Здесь требуется иное ученичество.

20.3.1977

История. В рассказах о древних и не столь древних событиях обеззараживается, обезвреживается вирулентность происходящего. История, историческая наука рисует рациональное вытекание одного из другого. Но исторические события вытекают не одно из другого. Они вытекают из невидимой, неожиданной судьбы, которая решается до того и независимо от того как решение примут люди, решается как раз в меру человеческой «неясности и нерешенности». Поэтому Хайдеггер говорит что историческое событие происходит поскольку «подготовлено и поставлено, т. е. вызвано и суждено». В событии сбывается то, что наметилось заранее, и это независимо от того, знали ли люди о наметившемся. Событие совершается с тем большей неотвратимостью, чем меньше его подготовляют люди. При полном безразличии людей оно приобретает особенно жесткий и фатальный характер. Протекание истории всегда имеет черты обнаружения, событие всегда должно совершаться так, что оно предрешено и послано судьбой, и не в человеческой власти здесь что-то изменить. «Жестокость» Антонена Арто. Риск выпадения из истории для тех, кто не отдается судьбе.

17.3.1977

Смирение и нищенство: отказаться также от национальных претензий. Национальность это всегда так или иначе ограниченность. Национальное, общинное может быть самое сильное, сильнее даже чем частное, индивидуальное. Нация общинно–скована, на этой почве возникают и ее прикрывают многочисленные фантазмы. Один из них фантазм управляющих; они якобы есть. Хотя на деле Толстой прав: управлять никто не может кроме как один располагающий Бог. На почве темноты других для нас возникают разнообразные призраки. Но другие это проекция нашего я, бесконечно более реальная чем наше самосознание и потому страшно загадочная. Неисчерпаемая глубина для всяких иллюзий.

Все измеряется концом, иначе бы не было меры. В этом саркастическом смысле человек есть мера всего.

После отказа от социальных фантазмов наступает полное одиночество: есть прежде всего человек, общество не больше чем отдельные составляющие его. Человеку кажется, что он очень одинок, когда он все свое отдает другим, или все берет у людей, не оставляя им ничего своего. В самом деле, если мы можем что-то сказать о других так, чтобы после этого чувствовать себя одинокими, то мы фактически все их собственное взяли у них для себя.

4.4.1977

Человек–возможность выше действительности, если эту последнюю понимать как достигнутое и добытое. Он несравним и с той возможностью, которая есть у материала. С другой стороны, человек–возможность мало принятое массой понятие. Масса конечно знает свои возможности, каждый интимно допускает для себя право «по своей глупой воле пожить», видит перспективу неповторимого «своего дела», каждый надеется вывернуться из смерти, каждый ждет нового (хотя далеко не каждый продумает до конца, что это «новое» он примет только от себя старого). Но люди старательно скрывают от себя и от других себя как возможность (как скрывают любовь), всячески выставляют себя как действительность. Скорее всего, они хотят так лучше сохранить и сберечь интимное. Они также стараются как можно больше обеспечить себя возможностями, которые дает материал: деньги, сырье, военные средства. Действительность как добытая данность и возможность как силы материала очень подозрительные вещи. Действительность тут служит по сути для того чтобы окоротить нас, быть для нас укором. Сложившаяся действительность

показывает, что для наших подлинных возможностей уже места нет, они неуместны. Божественная действительность (природа и искусство) открывает нам, что наша интимная возможность приобщает нас к бесконечно мощным, захватывающим божественным действиям. А созданная действительность показывает нам, что чт'o бы мы ни собрались сделать просто по своей воле, как бы ни сообразили распорядиться сами, нас успели опередить или нас скоро оттолкнут и опередят. Обе действительности уничтожают нас, божественная как отдельных, человеческая как приобщенных: ты никогда не вписался полностью, тебя всегда потоптали, ты неизбежно отпал, отделен от общества. Человек мечется между сциллой и харибдой: божественное выводит его из отдельности во всеобщее, общество опять выгоняет в индивидуальность. Если ущемленный обществом человек обращается к Богу, Бог формально как бы санкционирует его такую, ущербную принадлежность такому, топчущему обществу. Мы видим как этот механизм действует в церкви.

Что касается «возможностей», при помощи которых люди в обществе стремятся обеспечить себя от угрозы того, что их действительность будет отнята у них, они тоже очень подозрительны. Эти так называемые реальные возможности на самом деле божественная действительность (нефть в земле, картины на выставке, деньги как овеществленная свобода), объявляемая снова возможностью. Объявляющий отменяет свою принадлежность к божественной действительности и тем самым уничтожает себя как подлинную возможность, оставляя себе только произвол. Трудно поверить чтобы эксплуататор природы и человека знал себя как подлинную возможность, иначе он не делал бы другим чего не хочет себе. Поэтому источник и исход человеческих «реальных (материальных) возможностей» разрушение.

16.4.1977

Что на самом деле было? Аверинцев говорил на одном выступлении в Университете, что ответ на этот вопрос фатально неоднозначен. Нельзя сказать что просто по–разному расцвечивается одно и то же. Рассказывающий имеет право участвовать — а не просто быть наблюдателем — в событиях, включает в них себя и тем распространяет на них свой замысел о происходящем. Если он не будет участвовать, станет механическим передатчиком, он будет считать что не достиг должной для человека действенности, чего-то нужного не доделал. Рассказывая, человек именно больше всего честно стремится передать, как именно оно было на самом деле без всяких изменений или окрасок с его собственной стороны. Высшей действенности, подлинности по сравнению с другими, которые не столь точны, он хочет достичь именно за счет правды. И именно в этой точности передачи, правдивости источник расхождения. Чем вернее хочет быть человек событию, самому себе, слушателям, тем дальше событие сдвигается от фотографии к толкованию! Человек лишает себя права просто видеть его, обязывается видеть его верно.

Тем самым событие, его облик и смысл, вырывается из-под власти человека, потому что усилиями этого же человека приобретает свой «истинный» ход, и как человек может остановить то, о чем сам всего больше заботится. Торжествует желательность отразить событие верно, ради этой желательности человек согласен слышать и видеть что угодно, даже крайне нежелательное. Типично описание ужасного, неправильного, торжествующего зла и соответствующее окрашивание событий в порядке выполнения долга сообщить правду.

История совершается в этой неприкосновенной для человека, потому что старательно обеспечиваемой им, сфере правды событий. Поэтому никакой договор об истории невозможен: условленная история будет принята лишь условно, народ затаит в себе другой образ ее, пусть уже не просто невысказанный, но и совершенно неясный. Отсюда неприступность, неконтролируемость истории. Она рок, фатум, судьба: сказанное не так, как хочет человек, а как оно есть. Чем больше человек хочет увидеть в истории истинного смысла, тем больше в ней рока.

17.4.1977

Страстная пятница. Грешная и злая, злая и грешная толпа перед казненным. Все-таки Христос выкупает не этого вот грешного человека, который наблюдает его, чтобы он и дальше грешил и наблюдал, а Человека в нем, идею человека, Адама, которая так затмилась из-за подданства злу и греху. То есть он выкупает человека против этого злого грешника, вопреки ему и в осуждение ему, даже в окончательное осуждение ему. Таким, каков я есть, я Богу не нужен.