Узник «Черной Луны»
Шрифт:
Дома мы обнаружили записку Алевтины Николаевны, в которой она сообщала, что едет к бабушке, где и заночует, и выражала надежду, что дочь будет благоразумной, а молодые люди – вести себя по-джентльменски.
– Ура! – закричала Лена и захлопала в ладоши. – Мы будем беситься, танцевать, пить вино и коньяк. Мама просто чудо! Пошли готовить закуску!
Она включила на полную громкость музыку, мы втроем побежали чистить картошку. Потом мы радостно пили, картошка подгорела; мы дурачились, я рассказывал про свои злоключения, стараясь не наводить тоску. Леночка ужасалась – и не могла сдержать смех. Расползлись мы за полночь – к этому времени исчерпали себя. Ваня улегся на диван, заняв его на две трети, и тут же захрапел счастливо и привольно.
Я на цыпочках подошел к двери и прислушался: кажется, что-то скрипнуло. Может, дерево рассыхается. Если не мочить – обязательно рассыхается! «Постучаться и только попросить одну книжку». Я переступил с ноги на ногу и подумал, что неплохо было бы надеть штаны. Но если я буду одетым – она действительно даст мне книжку. А книжка мне на фиг не нужна. А что надо – я никак не мог сформулировать. Не одеваться. «Постучаться и ПОПРОСИТЬ ТОЛЬКО КНИЖКУ!» Может, укутаться в простыню? Чего же я стесняюсь – ведь сегодня купался при ней! Эта мысль принесла мне заметное облегчение. Теперь бы разобраться в последовательности действий. Я вхожу в трусах. Она спит. Я бужу ее… Не совсем прилично… Соображал хорошо, но мысли у меня путались, это вовсе не из-за того, что я выпил, – потому что их было много, но одна превалировала. Может, так и сделать, стрельнуло в голове, извиниться и спросить, загадать загадку: «Леночка, какая мысль среди феерического множества превалирует у меня сейчас?» «Феерическое» и «превалирует» в моей речи сразу даст ей понять, что в моих намерениях нет ничего дурного. Хотя я и приперся в одних трусах к одиноко лежащей девушке. Очень милой и симпатичной, пригласившей нас, солдафонов, в свое гнездышко. Надеющейся на наше благородство, воспитанность да и просто порядочность.
– М-да, – сказал я вслух и мысленно дополнил: снять еще трусы и как ни в чем не бывало спросить о превалирующей мысли.
Так и сделать! Господину офицеру не спится, и он ищет ночного собеседника, который сможет достойно оценить его глубинные раздумья. Мне стало дико весело, даже захотелось разбудить Ивана и перепугать его какой-нибудь идиотской шуткой. Но тогда придется отказаться от моей затеи. Я сел на кровать, обхватил руками колени с намерением разобраться в своих чувствах. Что касаемо Лены – они не нуждались в корректировке. Интересовали мои чувства по отношению к самому себе. Я чувствовал холодный пол и остывающие свои колени, ощущал внутреннюю несдержанность, неудовлетворенность, раздраженность, несовершенность и всепоглощающий эскапизм… Чуткое ухо пограничника вновь услышало едва различимый звук. То опять мог быть голос рассыхающегося древа, шорох мышиных лап. «Встань и иди», – сказал мне голос Великого Отчуждения, живущего в каждом из нас со знаком противоречия: именно это отчуждение толкает нас на удовлетворение самых подлых и низменных страстишек. «Тпру-у!» – сказал я себе тем не менее. Действительно, зачем так резво? Надо еще обдумать… Но пока я буду думать, красавицу все труднее будет вывести из сна, а будить перед рассветом так же жестоко, как… Нет, я просто пойду и послушаю, а вдруг она не спит, скажем, ворочается, и спасительный хруст пружин придаст мне уверенности в моем полночном предприятии. И я действительно встал, повинуясь гласу Великого Отчуждения, но с целью такого же Великого Соединения. Чтоб подойти к двери моей красавицы, надо всего лишь пройти несколько шагов по залу, остановиться, прислушаться… В конце концов, могу же я попросить, скажем, таблетку от головной боли. Я покрутил головой и с иронично-мазохистским чувством ощутил слабые покалывания в затылке. «Отлично! И совесть чиста! Смелее в sancta sanctorum – святая святых!»
Я открыл дверь нашей комнаты и содрогнулся всем телом. Перед моим взором колыхался белый призрак.
– О? – выдавил я.
– Ой! – послышался в ответ знакомый голос.
– Лена? –
– Да так, – не очень уверенно произнесла она. – Не спится… Я хотела автомат посмотреть.
– Сейчас принесу.
Я вернулся в комнату, вытащил из-под кровати оружие и, как был в трусах, вошел в зал, чувствуя себя полнейшим идиотом.
– Вот, – сказал я дрогнувшим голосом и плотно прикрыл за собой дверь.
Она взяла его двумя руками, осторожно, словно живую гадину, и тихо прошла в свою комнату. Я смело последовал за ней на правах владельца оружия. Во всем происходящем мне почудился нелепый, дьявольский смысл. Лена зажгла ночник, который осветил и пронзил ее, как рентгеновский луч – неделикатно и бесстрастно. Страсти бушевали во мне. За белой сорочкой, ночнушкой, вспыхнуло гибкое тело, она тут же улизнула из-под света, догадавшись о его предательском свойстве, осмотрела со всех сторон автомат, грязные магазины, стянутые изолентой, чуть коснулась пальчиком спускового крючка.
– Бр-р, – тихо произнесла она. – Неужели эта железная штуковина способна убить человека: меня, тебя, разорвать тело, причинить страшную боль… Какая гадость, забери это немедленно.
Я взял автомат и положил его на пол. Уходить, понятно, уже не хотелось, и я спросил:
– А все-таки, Лена, что вы делали под дверью?
– А вы что?
– Я хотел попросить у вас какую-нибудь книжку от бессонницы. Мне не спалось.
– То есть вы хотели зайти к спящей девушке, разбудить ее, напугать до смерти, а потом задать глупый вопрос о книжке. Представляете, как бы я испугалась? – Она устало села на кровать.
– Ничего у нас видик, а? – спросил я, ухмыльнувшись. Дозированная наглость всегда спасала меня от мук застенчивости.
– У меня – нормальный. – Леночка вытянула из-под рубашки свои бесконечные ноги и полюбовалась ими.
– Я тоже – ничего. – Я согнул руки в локтях, выпучив глаза и имеющуюся мускулатуру. После чего я посчитал, что имею право сесть рядом с Леночкой. «Прогонит – уйду!» – самолюбиво решил я.
Лена молчала, смотрела на меня, склонив на плечо голову. Она ждала, что же я еще способен выкинуть, сказать умного, на худой конец, веселого. Так я расценил ее молчание.
– Однажды я объявил своим бойцам тревогу. Корытов выбежал первым, он у меня солдатом был, я ведь рассказывал? В ботинках, трусах, с автоматом и при панаме…
Она улыбнулась.
– Мы похожи на странную семейную пару, – продолжил я.
– Которая полночи стоит под дверью друг друга, а остальные полночи будет выяснять отношения?
«А под рубашкой она совершенно обнаженная».
– Откуда ты знаешь, что полночи стоял под дверью? – Я развеселился от самой сути вопроса.
– Я слышала, как ты вставал, курил, ходил, даже сопение твое слышала…
– Значит, ты тоже стояла у этой дурацкой двери?
– Может быть… – Она посмотрела хитрющим взглядом.
– А про автомат – выдумала!
– Конечно, выдумала. Чтоб тебя позлить!
– А я вовсе не разозлился, – ответил я, хотя начинал злиться – на себя.
«Никогда, никогда, – мысленно остужал я себя, – не перейду грань приличия и не дам волю рукам. Пальцем не прикоснусь. Потом будет особая прелесть. Наше общение не пострадает фальшью постельной развязки. Пусть мамаша будет спокойна: я даже мысленно не посягну на честь ее дочери. И это правильно. И вовсе не половое упрямство».
– Ты – бирюк, – сообщила мне Лена и придвинулась ближе. Теперь ее бедро грело мою ногу с топорщащимися от холода волосками.
– Бирюк – от слова «берет»? Женщин, конечно?
– Бирюк – это значит сердитый, одинокий мужчина.
– Я такой и есть. А кроме того, если честно, перед белым листом, я пообещал твоей матушке, что буду корректным.
– Отнеси свой автомат! – приказала она. Я пригрелся, потому подчинился с неудовольствием, поднял оружие, тяжелое, неуклюжее, стылое…
– И снова прийти? – Я решил пройти по краешку лезвия.