Узник гатчинского сфинкса
Шрифт:
Раза два-три окунулся. На дне вода была много прохладнее, и потому пока он плескался и плавал, почувствовал даже небольшой озноб.
Как-то совсем незаметно выкатилось из-за города солнышко, будто огненными струями, оно залило все окрест, и туман исчез, верно, сама река поглотила его. Откуда ни возьмись, с криком появились чайки. В прибрежных кустах зашумели воробьи, зацвикали какие-то птички. Послышались стук калитки, хлопанье пастушьего кнута. В Шаврино замычали коровы. И тут вдруг давно забытая мысль нечаянно озарила. Да, да, он вспомнил. Циммерман, «железный лоб» Бардта, Ревель, ночной полумрак церкви Олевисте… Там, отрешенному от всего земного, вдруг открылась ему вместе
Одним словом, враги острят нашу мысль и тренируют мускулы!..
Росси уже собирал на стол, когда Коцебу вошел в комнату.
— Сеньор, я поздравляю вас!
— С чем ты меня поздравляешь, Пьетро?
— Как? Неужто вы не рады такому чудесному дню? Не рады, что бодры, здоровы и, смею думать, даже счастливы?
— Да, вот если бы чуток счастья… Впрочем, ты прав. Вот когда давеча я купался, знаешь, подле Шавринского мыска, вышел из реки, растерся полотенцем, помолился на солнышко, и впрямь, Пьетро, так хорошо стало, легко и… радостно! Черт знает от чего бы? Но это так. Было!
— Я вам уже не однажды говорил, что счастье сидит в нас и только от нас и ни от кого более зависит — дать ему малость порезвиться с нами или же загонять еще глубже вовнутрь. Только и всего!
— Ну, допустим, не только… Впрочем, чем ты сегодня, сударь, будешь нас потчевать?
— Трепанги, сеньор, отменяются, ибо они, как правило, подаются под ущерб луны или новомесячье с молодым хересом. А посему сегодня у нас будет королевский завтрак: яичница с кофием.
— Брависсимо, Пьетро!
По обыкновению, с утра Коцебу занимался своими Записками, когда около десяти часов к нему зашел Грави. Схватив лежавшую на столе колоду карт, он принялся раскладывать гран-пасьянс.
«Этим он нередко выводил меня совершенно из терпения, потому что нужно было целые часы оставаться свидетелем столь бесцельного занятия. Этот милый человек не подозревал, чтобы в Кургане кто-либо мог дорожить временем, а тем более ссыльный. Он занимался раскладыванием пасьянса до одиннадцати часов.
В глубоком молчании и со сдержанным неудовольствием я ходил взад и вперед по комнате, ожидая, когда он кончит. Вдруг Грави спросил, не хочу ли я что-нибудь загадать на карты?
— Спросите оракула, скоро ли я увижу мою жену?
По картам получилось, что Христина Карловна вскоре должна приехать ко мне в Курган. Чему, наверное, более, чем я сам, радовался этот большой и простодушный ребенок…»
Через час после ухода судьи в дверь проскребся Росси.
Коцебу, не выпуская пера, недовольно обернулся.
— Сеньор, есть новость.
Коцебу поморщился. Опять о каком-нибудь своем любовном похождении, которых, кстати, у него было уже не менее дюжины.
— Пьетро, я же запретил тебе заходить, когда я работаю!
— Из Тобольска приехал драгун, чтобы вас взять.
Коцебу онемел. Свет померк для него. В Тобольск? Зачем? Неужто погонят далее, воглубь, в рудники, может, даже на Камчатку?
Первое желание, скорее инстинктивное, — бежать, не даться. Он машинально ладошками прошелся по поясу, холщового мешка с деньгами на нем не было. А в крайнее окно уже увидал возбужденную толпу, приближавшуюся к дому. Впереди — Грави, за ним — драгун с пером на шляпе. Росси,
Коцебу отпрянул от окна. Метнулся по комнате туда-сюда. Снова к окну. Но что это? Заметивший его Грави машет рукою и улыбается. Наконец, судья поспешно вбегает в комнату.
— Федор… Федор Карпыч, вы свободны! — старик бросается ему на шею.
— Ваше благородие, вам депеши от губернатора. — Драгун вручает Коцебу несколько писем и кипу газет.
Коцебу пытается вскрыть конверт, но руки дрожат, а сургуч держит крепко. Наконец, голубой листок в руках. Свою записку губернатор писал по-французски.
«Сударь!
Радуйтесь, но умерьте свое восхищение; слабое ваше здоровье того требует. Предсказание мое сбылось. Я с приятным удовольствием объявляю вам, что всемилостивейший государь император желает вашего возвращения.
Требуйте все, что вам нужно, — все будет вам доставлено и о том уже приказано.
Поспешите и примите мое поздравление.
4 июля».
— Что будете делать? — спросил Грави.
— Как что? Ехать!
— Когда?
— Сию минуту.
— Так надобно же собраться.
— Пьетро, шибай все в мешок!
— Хорошо, — с улыбкой сказал Грави, — насчет лошадей я распоряжусь.
Но вскоре судья вернулся.
— Федор Карпыч, у нас сегодня престольный праздник. Это очень большой праздник города. Будет крестный ход, в коем я обязан принять участие. Настоятельно прошу и вас почтить сие присутствием… Знаю, чувствую, понимаю! Времени это много не займет. Ну каких-то полчаса. Что значат эти несчастные тридцать минут и… вечность?
— Ах, милейший Федор Иванович, Федор Иванович. Полагаю, что мое присутствие с вечностью не сравнить, но…
— Вы обязаны это сделать. Это зачтется вам вместо напутственного молебствия. Троица — заступница ваша…
— Сеньор, все одно лошадей нет и едва ли скоро будут.
Скрепя сердце, Коцебу согласился. Вот что впоследствии он записал об этом в своей записной книжке:
«Истинный смысл и значение этого праздника я никогда не мог постигнуть. Форма же его была такова. В семи верстах от города, подле развалин старинного городища, стояла деревня Курганная, куда мы однажды с Ванюшей ходили на охоту. В деревне той была часовня, в коей хранилась икона божьей матери. Эту икону выносили из часовни и несли в город. Из города выходили ей навстречу, неся с собою тоже образ святого. И затем, встретив, сопровождали первый образ в городскую церковь. А вечером его уносили обратно в деревенскую часовню.
…Мы встретили деревенский образ около городской черты. Его несли шесть девушек, очень красивых, со священником впереди. Все пели и крестились.
Образа двух святых преклонили один перед другим, затем мы все пошли обратно в город и поставили деревенский образ в городскую Троицкую церковь. После этого я побежал домой, чтобы окончить приготовления к отъезду…»
У дома он увидал Соколова. Тот сидел на скамеечке, обхватив голову руками.
— Ванюша, — тихо позвал его Коцебу.
Потом он забежал в дом и вынес ружье с охотничьей сумкой и всеми принадлежностями и припасами.
Соколов молча принял подарок. В его положении подарок был сей щедр, но, казалось, он его не радовал.
— Прости, брат… Так уж случилось. Понимаю, обнадежил, предал тебя, дружбу нашу… Но что делать? Я прошу, я умоляю тебя, Ванюша, напиши хотя бы несколько строк семейству своему. Клянусь всеми святыми, я доставлю твое письмо в руки…