Узник гатчинского сфинкса
Шрифт:
— Хозяин, почем товар? — Коцебу указал на крапиву.
Мужик весело присвистнул и широко улыбнулся иностранцу.
— Ваше благородие, отдаю этих косых за копейку!
— Косых? — не понял Коцебу и посмотрел на Росси. Тот крутился на своей деревянной подошве и хохотал, поджав руками живот.
Веселому мужику показалось, что странный покупатель недоволен ценою.
— В таком разе, ваше благородие, берите… даром!
Придя домой Коцебу не преминул написать о своем просветительском походе на городской базар, и есть там такие слова:
«Зайцы без шкуры отдавались
На этой же странице, отметив почти что сказочную, нигде более в Европе не встречающуюся дешевизну местных продуктов питания, наш узник не забыл отметить совершенно фантастические цены на «предметы роскоши»:
«Фунт сахара стоит рубль, фунт кофе — полтора рубля, а штоф так называемой французской водки — два рубли с полтиною; фунт хорошего китайского чая — три рубли, полдюжины игорных карт очень грубых — семь рублей. Столько же и десть голландской бумаги…»
Жарко. В большой комнате окна завешаны одеялами, и потому сумрачно. В этой разморенной послеобеденной тишине слышно было, как жужжали на стекле мухи да монотонно постукивали на стене ходики.
Коцебу лежал какое-то время на своем диване, а попросту, на деревянной скамье, на которую бросили матрац с двумя подушками, и ждал. Он слышал не только жужжание мух и стук ходиков, но и как лязгнула железная щеколда задней калитки во дворе — это Росси пошел на Тобол купаться. Теперь его оттоль до вечера не выманить.
Кто-то по улице проехал на телеге. Колеса, видать, давно не смазывали, и оттого они жутко визжали и стонали.
Для верности он полежал еще немного. Потом встал, приоткрыл одеяло на одном окне, достал заранее приготовленный аршин и начал измерять заднюю половину комнаты, смежную с широкими сенями. Так тихо, сноровисто и незаметно он делал какие-то измерения, заполняя лежащий на столе листок цифрами. И, кажись, сделал он все хорошо и аккуратно. И сердце нашего узника взыграло непонятной радостью: боже мой, как мало человеку надо! И он, наконец, распрямился, широко вздохнул и глянул на дверь. Из черного проема на него недвижно взирала ехидная пиратская физиогномия.
— Пардон, сеньор, что помешал вашим вычислительным занятиям… — с вкрадчивым подобострастием прошептал Росси.
— Что тебе надобно? — оправившись после секундного замешательства, закричал Коцебу.
— О, сеньор, господин Соколов просит вашей аудиенции!
— Ты, Пьетро, несносен!
— Слушай, Ванюша, я тебе должен открыть великую тайну, — заговорил Коцебу, когда друзья, миновав Шавринское предместье, ступили на Большую дорогу. — Слушай и не перебивай. Я много думал об этом. План созрел. Но без твоей помощи осуществить его трудно…
— Ах, Федор Карпыч, сумею ли?
— Сумеешь, потому как от тебя ничего не требуется, разве что утешать мою жену.
— Вашу жену? — у Соколова перехватило дыхание, и он остановился.
— Слушай, Ванюша, слушай. Сегодня я все обдумал, все обмерил. Итак, ко мне приезжает жена, Христина Карловна, разумеется, со своей верной горничной Катериной Тенгман. Ну, после этого мы живем сколько-то счастливо и спокойно. Я бы приказал в большой комнате сделать дощатую перегородку и за перегородкой в углу поставить
— Святая Тереза, грех-то какой! — Ванюша перекрестился.
— Бог простит. Меня бы видели, как я неподвижно и безмолвно сижу у проруби на Тоболе, из которой зимой берут воду. И вот однажды вечером, в темноте, бросил бы я подле проруби свою шубу и меховую шапку, а сам тайно пробрался бы к себе и спрятался в шкафу, в котором заранее была бы сделана отдушина.
Жена объявляет всем, что я исчез, меня ищут и находят только одежду. А потом в доме находят и мое собственноручное письмо о моем намерении лишить себя жизни. Факты налицо: утоп подо льдом. Жена в отчаянии, целыми днями лежит в постели больная. О сем происшествии доносят в Тобольск и Петербург. Там принимают этот случай к сведению и вскоре о том забывают. Тем более, что в Сибири не редкость так сводить счеты с жизнью. Но вот жена моя понемногу поправляется и просит себе паспорт на проезд в Лифляндию, в чем ей отказать не могут. А поскольку Россия такая страна, где можно проехать из конца в конец, не подвергаясь никакому осмотру экипажа, то мое перемещение по ее просторам всего лишь дело техники. Для этого жена покупает большие крытые сани, в которых человек мог бы спокойно лежать. Это единственный экипаж, который можно использовать в подобном предприятии.
Я ложусь на дно саней, в специально оборудованное углубление, меня прикрывают подушками и разными вещами. Жена помещается на сиденье и по мере надобности обеспечивает меня воздухом и прочим.
Ванюша, если силы меня дорогою не покинут, я могу сказать наверное, что без всяких препятствий доеду до дверей моего дома в Фридентале. Ради бога, не сомневайся! Я точно знаю: можно проехать от Палангена до Чукотского Носа, и никто у тебя не полюбопытствует, что ты везешь с собою.
— И все-таки главное, как придать вероятие вашей смерти?
— Согласен. Но ты же сам видишь, что курганский обыватель, как дитя, простодушен и вовсе не подозрителен. Ему и в голову не придет проследить всю нить столь хитро задуманного плана.
Признаюсь, Ванюша, меня настойчиво преследовала мысль «утонуть» в Двине в тот свой побег в Лифляндии. Левенштерн для видимости предпринял бы попытки искать мой труп в реке. После тщетных поисков, Щекотихину послали бы удостоверение о моей смерти…
Но ты же сам понимаешь, что в Кургане подобное осуществить легче. Бесплодные поиски тела в Двине могли бы возбудить подозрения. А возможно ли практически отыскать утопленника подо льдом Тобола?
— Но Фриденталь — это тоже Россия?
— Ах, дорогой Ванюша! Неужто в своем доме я не мог бы на время схорониться? Кроме того, в Эстляндии у меня много преданнейших друзей, на которых я мог бы положиться, как на свою Христину Карловну. Кнорринг и Гук могли бы доставить меня в Ревель, а великодушный Унгерн-Штернберг упрятал бы в своем имении, около Гапсаля, а уж потом водою на остров Даго. С этого острова я с любым рыбаком при попутном ветре через двенадцать часов был бы в Швеции.
— Вы и вправду, Федор Карпыч, продумали все в деталях.