Узник иной войны
Шрифт:
Голос Барта прорезал воздух в комнате: «Эй, почему бы тебе не успокоиться и не позволить даме продолжить?»
Джек угрожающе размахивал руками перед лицом у Барта. «А ты не напирай на меня, парень!»
Спокойно, но твердо, Барт продолжал: «Я, между прочим, много получаю от того, что она говорит. Если бы ты хоть немного помолчал и послушал, уверен, ты бы понял, что она совсем не то, что тебе кажется».
Хмурый Джек уселся на место и замолчал.
Слова скорби наполнили комнату. Мужчины, пережившие в детстве насилие, рассказывали кошмарные истории из своего прошлого. Бородатый мужчина в углу просидел все это время не проронив ни одного слова. Его тело, охваченное печалью прошлого, начала бить крупная дрожь.
«Я не догадывался,
«Все в порядке, не противься этому, Сэм». Я ласково помогла ему встать на ноги и обнимала его, пока он не перестал плакать.
Сэм взглянул на меня с горечью и беспокойством и произнес: «Как вы можете быть здесь среди нас, когда вам известно, что мы натворили?»
Вернувшись на свое место, я ответила: «Я не смогла бы сделать этого, если бы не провела множество часов, когда я выколачивала душу из моих истязателей, остервенело колотя ракеткой по ковру в комнате для терапии. Тогда я наконец-то смогла излить всю свою ярость по отношению к ним. В результате я не перенесла этот гнев на вас. Напротив, я могу относиться к вам как к личностям, наделенным человеческим достоинством. Из этого не следует, что я мирюсь с тем, что совершили вы или мои насильники. Вы по-прежнему несете ответственность за свои поступки. Это означает, что теперь я осуждаю поступки, а не человека, и не позволю, чтобы мое осуждение о нем определялось скрытым во мне гневом».
Джек обратился ко мне: «Я хочу извиниться. Я был не прав. Вы не имеете никакого отношения к тому, что я наговорил. Мне жаль. Спасибо вам за все, что вы делаете для нас».
Сидящий возле него Уильям кивнул в знак согласия. «Благодаря тому, что сделали вы, доктор Мэкзен и вся ваша команда, я стал находить общий язык с сыновьями». Я хочу быть хорошим отцом. Я не хочу, чтобы они кончили так же, как я».
Он продолжал говорить, а я слушала его, поражаясь тому, насколько он силен духом. Он отсидел уже шестнадцать лет пожизненного заключения за изнасилование, не имея шансов на изменение приговора, и я поначалу не ожидала, что ему захочется изменить себя к лучшему. Но я ошиблась. Он упорно работал в терапии и получил свидетельство о прослушанных курсах по юриспруденции и психологии, достаточных для получения степени бакалавра. Многие мужчины в тюрьме, которым не скоро предстояло выйти на свободу, начинали употреблять наркотики, алкоголь или проявлять жестокость к другим. Уильям представлял собой редкое исключение и был одним из наиболее уважаемых заключенных в тюрьме. От вызывал восхищение у черных, латиноамериканцев и белых, он был человеком, в котором чувствовались достоинство и благодать. Его лицо озаряла прочная вера. В отличие от «стучащих Библиями», его искренность и умение интересоваться чужими проблемами привлекали к нему людей.
Твердое намерение Уильяма быть образцом для подражания своим сыновьям дало превосходные результаты. Двое из четырех окончили колледж, один учился на последнем курсе. Сыновья Уильяма посещали его регулярно, как и жена, навещавшая его почти каждую неделю на протяжении истекших шестнадцати лет.
Когда наше занятие подошло к концу, я встала у выхода, обнимая на прощание каждого из участников. Жест, некогда дававшийся мне с таким трудом, теперь стал важной нитью в ткани моего исцеления.
Позади всех стоял Уильям. Он молча приблизился ко мне и застыл в неуверенности, едва я коснулась его. Когда мои руки обхватили его плечи, я почувствовала, как он вздрогнул и втянул головы в плечи. Он с трудом дышал через стиснутые зубы.
Я отступила назад. «Уильям, с тобой все в порядке?»
Прошло несколько секунд, а он все стоял, вцепившись в футболку в том месте, где, как безумное, колотилось его сердце, и по-прежнему не мог вымолвить ни слова.
«Вдохни поглубже», - посоветовала ему я. –« все будет нормально.
Он тяжело опустился на стул. Я положила руки ему на плечи. Слезы наполнили его недоверчивые глаза. «О, Мэрилин, в тебе я только что увидел всех моих жертв». Его вновь затрясло. «Я и представить себе не мог, что кто-то из них захочет ко мне прикоснуться. И уж тем более, что они не будут держать на меня зла».
Я всмотрелась в темнокожее лицо. Я прошептала: «Уильям, все твои жертвы были белыми?»
Его ответ прозвучал еле слышно: «Да».
Взяв его за руку, я, поколебавшись, продолжила: «Уильям, сейчас я скажу тебе кое-что, о чем ни разу не упоминала в этой тюрьме прежде: изнасиловавшие меня люди были черными».
Наши глаза встретились, и я спокойно произнесла: «Уильям, посмотри на меня. Я - все твои жертвы. Я прощаю тебя за них. И глядя на тебя, я вижу всех моих истязателей».
Я запнулась, собираясь произнести нелегкие для меня слова. «Сегодня… я прощаю и их тоже». Целительная сила этого момента проникла сквозь стены старого железного трейлера и полетела над пыльными полями, над забором с колючей проволокой, донося слова прощения далеко за пределами физических оболочек, в которые мы были заключены. Это была весть прощения и свободы для Уильяма и для меня.
В тот вечер, бродя по пыльным улицам маленького пустынного Флоренса, я заглянула в мексиканский ресторанчик. Заказав еду, я стала прокручивать в голове события прошедшего дня. Я тыкала вилкой в пережаренные бобы, отмечая про себя, что не все преступники в тюрьме подобны Уильяму. Даже в СОТП было несколько провалов. Я падала духом, сталкиваясь с мужчинами, которые отказывались от твердого намерения меняться, покидали программу, снова употребляли наркотики, ввязывались в драки или совершали иные нарушения, за которые их «заворачивали» или отправляли назад за решетку. Но если говорить о тех, кто действительно старался, упорно работал и оставался чистым, - что я ощутил бы, если бы кто-то из них вновь совершил преступление?
Я не переставала думать об этом, возвращаясь в свой ставший уже привычным номер в мотеле. Из бара за углом доносились звуки электрогитар, наполняя эхом улицу.
Я свернула за угол и в навалившейся вдруг темноте шарахалась от изгородей и деревьев, стараясь держаться середины улицы. Нахальные молодые «мачо», включив на полную модность музыку в своих пикапах, гоняли из бара в бар. Винтовки висели на подставках у них за головой.
Скверные мысли мелькнули в моей голове – мысли, которые нагоняли страх. Я думала о своей подруге из Сан- Франциско, которая недавно позвонила мне вся в слезах и рассказала, что ее только что ограбили и зверски изнасиловали. Мой гнев по отношению к ее истязателям был чудовищным. Я воспользовалась этим случаем для подготовки нескольких занятий с участниками тюремных групп. Мне было необходимо сохранять равновесие между моим участием к ним – и тем безжалостным обстоятельством, что все они способны вновь совершить преступление. Я пришла в тюрьму не для того, чтобы нянчить заключенных. Я пришла не для того, чтобы утирать им сопли и оправдывать их поступки. Я хотела, чтобы эта страшная цепочка насилия где-то оборвалась. Я набралась смелости затронуть те проблемы, обсуждать которые, как я знала, им будет тягостно и неприятно.
На следующее утро я стояла перед ними с мрачной улыбкой. «Меня преследует мысль о том, что кто-то из вас, прошедших программу, может совершить преступление. Я не хочу, чтобы вы когда бы то ни было успокоились, удовлетворились своими изменениями и ростом, стали самодовольными и забыли о возможности того, что и вы можете пополнить статистику рецидивов».
Я начала описывать улицы города, расположенного всего в нескольких сотнях ярдов от дверей трейлера. Я рассказала о своей прогулке предыдущим вечером, честно поведала о том, как тревожно мне было очутиться там одной.