Узник концлагеря Дахау
Шрифт:
В избу забежали ребятишки.
– Пап, дай нам ботовуху, наша вся в дырах, – сразу же упрашивающим голосом спросил Иван, старший из братьев. Подошел к рукомойнику, висевшему в закутке у печи, и стал умываться. Афоня в очереди держал в руках полотенце.
– На вас сетей не напастись, зачем возле кустов их расставляете, там же коряги,
на чистинке ставьте, удобнее.
– Так окунь в корягах прячется, мы вчера пробовали на удочку его половить, на чистой воде не клюют. Омуток нашли с окунем и карасем. С ребятишками уху сварим.
– В чем собрались варить-то, опять в материном ведре, возьмите тогда уж мой котелок, он в малушке, только после ухи его хорошенько с песком помойте.
– Ясно, – пробурчал Афоня и толкнул локтем Ивана. – Давай быстрей, – подавая брату полотенце.
– Да не торопитесь вы, поешьте, никуда от вас рыба не уйдет, вся в речке останется. Хочу спросить, вчера за огуречником наткнулся на решето, веревка к ней привязана. Вы что рябчиков ей ловите? Щас же уберите, в запале птенцов желторотых подавите, подрастут – зимой наловитесь. Кроликов не забудьте покормить, воды им налейте.
Иван, насупившись, посмотрел на отца:
– Пап, кролики нор нарыли, повыскакивали из ямы, бегают по всему огороду. Клетки для них надо сделать.
– Кролам жить в яме вольготнее и зимой теплее. Вы же на улице не живете, в избе на печи греетесь, вот и у них яма та же печь. У кролов копать норы в крови, а ваша забота их затыкать, тут уж с этим делом только так. Вы хоть их сосчитайте, а то к осени все разбегутся, все труды ваши коту под хвост.
– Пробовали считать, не получается, бегают друг за другом и в норы прячутся.
– Тогда ждите холодов, прибегут на кормежку, тут и сосчитаете весь приплод. Ваша любимая сестра замуж выходит, выделите ей на свадьбу несколько кролов, гостей угостит, не жалко вам их отдавать? – сказал с хитринкой.
Афоня ответил за двоих:
– Нет, не жалко, только мы сами ей отберем, пятнистых крольчат оставим на приплод.
– Значит, договорились, а ботовуху возьмите под навесом. Сеть на ночь не оставляйте, ондатры ее погрызут, проклятые.
Наступил день свадьбы. Гости подтягивались к дому новобрачных. Бабы и мужики, ожидая приглашения сесть за стол, стояли друг от друга отдельно. Успевали наговориться. Так повелось у русских людей, ведь в округе, как говорят в народе, татарина не встретишь, сравнить культуру общения не с кем, да и где ей быть-то, когда в середине прошлого века из центральной России на необжитую зауральскую землю пришли переселенцы. Срубили крепкие дома из двухвековых сосен, на самом высоком месте возвели церковь со звонкими бархатными колоколами. Обосновались крепко, умельцы смастерили ветряную мельницу, рядом поставили кузницу с механическими кожаными мехами. На общем сходе избрали старосту, наделив его властными полномочиями следить за порядком, а он, пользуясь уважением, организовал даже пожарную службу, каждой семье полагалось по очереди целые сутки дежурить – ходить по деревне и бить в колотушку. Колотушка – эта доска с привязанным к ней на сыромятную тетиву деревянным шариком. Жители, слыша трещотку, следили за огнем, вовремя гася его в печах и в банях. Такой уклад жизни продолжался до революции, пришла советская власть и установила другие порядки.
Дед Самойл, обустроившись на скамейке у дома новобрачных, куря самокрутку, рассказывал молодежи, как жили сельчане до революции: «Летом работали крепко, пахали, сеяли, заготавливали дрова, сено, а вот зимой для души устраивали отдых. Скотину в пригонах не поили, водили на реку, у проруби с мужиками курили, делились новостями. Женщины занимались бабскими делами: ткали половики, вязали варежки, носки, варили разные каши, щи, пекли рыбные и грибные пироги. Колхозов в то время не было, на работу ходить не надо, лежи себе на печи да семечки щелкай. Вечеровали, читали церковные
– Тебе что, дед, советская власть не по душе, царева кнута захотелось, – пошутил над ним кудрявый парень, у него в ногах стояла гармошка.
– Кнут в Москве первопрестольной, все смуты от нее идут по России, нам, крестьянам, не до баловства, царь или советска власть. Хотя угодить под плеть мог. В двадцатом году колчаковцы ураганом нагрянули в деревню. По дворам пошли цыганами, курей забирали, гусей, а у кого и овечку. Я, считай, с германской войны инвалидом вернулся и то грозились забрать в обоз, на подводе снаряды подвозить на передовую. Они ведь тут рядом воевали, за Тоболом.
– Да ты, дед, оказывается, белогвардеец, свои лампасы в сундуке прячешь?! – продолжал шутить все этот парень с гармонью.
– Я их обманул, в стогу три дня просидел, все мужики попрятались, никто против советской власти не пошел. Вон оно как! А ты говоришь колчаковец, молодой еще, припрут к стенке, пойдешь и черту служить. Я-то на своем веку повидал всякого, на телеге не увезешь, на две жизни хватит. Не дай бог кому таку судьбу, – и тут же крикнул: – Вот и жених пожаловал!
Из ворот вышел Иван, одет во все новое: темные брюки с подпоясанным кожаным ремнем, белую рубашку, на ногах коричневые туфли на шнурках.
– Мужики, немного потерпите, бабы заканчивают стол накрывать, – оповестил он гостей.
Дед Самойл с ответом всех опередил:
– А нам торопиться некуда, мы с бабкой управились, весь день впереди.
– Да ты, сосед, никак с утра угостился, глаза блестят?! – подтрунил его Иван.
– С устатку выпил, поправляю здоровье, я ведь ей ноги лечу. Сегодня на твоей свадьбе барыню отпляшу, бабам за мной не угнаться. Мишка, вижу гармонь у тебя новая, не порви меха!
– Ну гляди, дед, с круга сойдешь, стопки не получишь! – ответил гармонист, расплывшись в улыбке.
Свадьба весело гуляла несколько часов, но до ее окончания еще было далеко, последний гость мог задержаться и до утра. Родители новобрачных, как и полагается на русской свадьбе, первыми благословили молодоженов, пожелав им жить в любви, согласии уважать старших. Родня и гости тоже не остались в стороне, высказали теплые слова, прокричав неоднократно традиционное слово «горько». Молодые стеснительно целовались, угождая им. И ни по разу сходили на круг, гармонист обновил новую гармошку, она заливалась плясовой, барыней и подгорной. Бабам не хватило громкости звука каблуков, попросили мужиков снять с петель праздные ворота и положить их на землю. Каблуки выговаривали суть широкой русской души, а она готова раздать людям все, что у нее есть, и притом бесплатно.
По порядку быстрым шагом шел председатель сельсовета, ударяя ладонью по ноге, повторяя одни и те же слова: «Вот оно как…». Не дойдя до дома, где проходила свадьба, остановился. Из кармана пиджака достал кисет, из обрывка газеты скрутил козью ножку, набил ее табаком, спичкой зажег. Дед Самойл, хорошо угостившись на свадьбе, сидел на лавочке у своего двора, отвалившись спиной на забор палисадника, заметив прохожего, крикнул:
– Василь Степаныч, идешь молодых поздравить? Уважаю! Дело государственное! Надо это, надо. Ивану досталась справная девка, да и он не хухры-мухры, вот она какая нынешняя молодежь! Властям спасибо! А я уже отплясался, ноги не держат.