УЗНИК РОССИИ

Дружников Юрий

Известие о польском восстании его «совершенно потрясло». Пушкин сообщает Вяземскому: «Лиза голенькая пишет мне отчаянное политическое письмо» (Х.257). О чем? Письмо не сохранилось, и можно только предположить, что оно о Польше. Усилия покойного царя Александра придать отношениям с Польшей более цивилизованный характер сведены, по мнению Пушкина, Николаем на нет. Это возмущает поэта, так как «ничто не основано на действительных интересах России и опирается лишь на соображения личного тщеславия, театрального эффекта и т.д.» (Х.650). Может, Пушкин сочувствует варшавянам? «Любовь к отечеству в душе поляка всегда была чувством безнадежно мрачным», – пишет он. Не таким ли является его собственное чувство по отношению к России?

Польша бродила,

русская власть в ней шаталась. Наступающая война всегда связана у Пушкина с возможностью побега. Так было в Кишиневской ссылке, в Москве, когда он просился в действующую армию. Так и теперь: когда назревает польское восстание за независимость, у него возникает желание очутиться в Польше.

По предложению Сергея Киселева накануне нового 1831 года Пушкин пишет письмо в Бухарест своему кишиневскому знакомому Николаю Алексееву, возобновляя старую дружбу, слегка покрывшуюся пылью. В письме, приложенном Киселевым, видимо, уже без Пушкина, прибавлен комментарий к состоянию поэта: «Пушкин женится на Гончаровой; между нами сказать, на бездушной красавице, и мне сдается, что он бы с удовольствием заключил отступной трактат!». Впрочем, нам сдается, Пушкин это прочитал.

Расторгнуть брачный договор и свободным ехать в Польшу, как Байрон ехал в Грецию, – не такая ли мысль на уме у поэта? Подробности остались тайной, но факт, что, вопреки логике предстоящей женитьбы, а может, именно из-за нее, Пушкин обговаривает с близкими друзьями этот вариант. Он учится польскому языку, для чего приобрел две польских грамматики и словарь. «Пушкин, измученный проволочками со свадьбой, – отмечает исследователь, – строит планы об отъезде в Польшу».

Нащокину поэт говорил, что бросит все и уедет драться с поляками. «Там у них есть один Вейскопф (белая голова): он наверное убьет меня и пророчество гадальщицы сбудется». В другом месте Нащокин обосновывает намерение Пушкина бежать в Польшу вовсе не суеверием, а другой, более весомой причиной: «…Он хотел было совсем оставить свою женитьбу и уехать в Польшу единственно потому, что свадьба по денежным обстоятельствам не могла скоро состояться». Собираясь в Польшу, Пушкин напевал приятелю Нащокину: «Не женись ты, добрый молодец, а на те деньги коня купи». Он решил пустить деньги на отъезд вместо того чтобы израсходовать их на свадьбу. Польша, как раньше Арзрум – очевидно, надежда очутиться за пределами России.

Предчувствия не обманули Пушкина, но сделать шаг он опоздал. 13 января 1831 года, Польский Сейм провозгласил, что Дом Романовых лишен польского престола. В тот же день русские войска под командованием Дибича вступили в Польшу. Реакция Пушкина незамедлительна. Слово «тоска» становится едва ли не наиболее часто употребляемым, а также «тоска!» и «тоска, тоска!» (V.172 и 173).

Сомнения мучат Пушкина. Он устал от бесцельных попыток выехать, от неуверенности, следует ли жениться, от литературных конфликтов, борьбы, – словом, выдохся. Перелистывая черновики, поэт обращается к стихотворению, которое начал писать два или три года назад и не окончил. Тогда «Кто знает край, где небо блещет» оставалось радостным описанием теплой и солнечной Италии. Теперь, в стихотворении «Когда порой воспоминанье», куда попадают строки, написанные ранее, Пушкин сообщает о желании скрыться от людей, слабый глас которых он ненавидит, не в Италию, а «к студеным северным волнам», на дикий, печальный остров. Комментарий Б.Томашевского: «По-видимому, стихотворение написано под влиянием тяжелых размышлений о будущем, таком же ненадежном, как и прошлое» (III, 204, 459). Вера в перемены к лучшему опять потеряна.

Весело описанная хандра, свойственная Онегину, овладела самим автором романа в стихах вполне серьезно. Хандра, по словарю – скука, уныние. А само слово происходит от ипохондрии. Ипохондрия толкуется как медицинский термин: болезненно-угнетенное состояние, тоска, подавленность. В этом состоянии Пушкин узнал о внезапной кончине Дельвига.

Глава

четвертая

ПОИСКИ НИШИ

Я хотел ехать за границу – меня не пустили, я попал в такое положение, что не знал, что мне делать, – и женился.

Пушкин – Карлу Брюллову

Он сознается в этом позже, незадолго до собственной смерти, а пока, безуспешно пытаясь отделаться от мрачных предчувствий, тонет в свадебной суете. Смерть друга суету прервала.

Создание «Литературной газеты» теперь приписывается больше Пушкину, чем Дельвигу. Профиль Пушкина, а не Дельвига красуется рядом с заглавием «Литгазеты» ныне. Но газетные дела не сильно занимали Пушкина. В редакции целиком хозяйничал один Дельвиг, за исключением двух месяцев, когда в связи с его отъездом газету делал Пушкин. Он пишет «критики» на своих противников и сочиняет для газеты мелочи, в том числе в небольших дозах поругивает отечественное, похваливает зарубежное, например, восторгается английской пародией и стыдит российскую. Но как только появился Вяземский, Пушкин бросил дела ему и поехал в Москву.

Очередной номер «Литгазеты» вышел в конце октября 1930 года, а вскоре генерал Бенкендорф потребовал Дельвига к себе. Причиной, как чуть позже выяснилось, была информационная заметка об июльской французской революции, которую упоминать в печати было, оказывается, запрещено. Ввели Дельвига жандармы. «Что ты опять печатаешь недозволенное?» – спросил Бенкендорф, обращаясь к поэту на ты. Барон Дельвиг вынул было из кармана номер газеты, чтобы показать генералу, но Бенкендорф заявил, что он все знает, никаких оправданий слышать не хочет и что эта троица друзей – Дельвиг, Пушкин и Вяземский – ему надоела. Бенкендорф обвинил Дельвига в том, что тот собирает у себя молодых людей и восстанавливает их против правительства.

Откуда Бенкендорфу стало это известно, не скрывалось. На Дельвига донес Булгарин. Дельвиг возразил, что это недоразумение, что Булгарин у него никогда не бывает, что донос ложный. Попытался даже пошутить, дескать, он не считает Булгарина своим знакомым точно так же, как и Бенкендорф, для которого тот не знакомый, а лишь агент. Шутить в тайной полиции рискованно. Может, это и взорвало Бенкендорфа? Он затопал ногами и выгнал Дельвига с криком: «Вон, вон! Я упрячу тебя с твоими друзьями в Сибирь!». «Литературная газета» была запрещена. Дельвиг расхворался, «впал в апатию»; не ясно, что именно произошло. Не инфаркт ли? Сердце у него остановилось.

Пушкин потрясен. Он оплакивает смерть друга, преданного ему с лицейской скамьи, ибо «никто на свете не был мне ближе». Он пишет Плетневу: «Считай по пальцам, сколько нас? ты, я, Боратынский, вот и все» (Х.261). Итог хотя и несколько зауженный, но печальный: шестеро из лицеистов уже ушли «во мрак земли сырой». Кончина Дельвига усилила чувство пушкинского одиночества, напомнила о собственном бесправии, прибавила очки в пользу женитьбы.

До свадьбы Пушкина остается месяц. В письме Афанасию Гончарову, деду невесты, поэт сообщает: «Сношения мои с правительством подобны вешней погоде: поминутно то дождь, то солнце. А теперь нашла тучка…» (Х.239). Круг жизни на глазах сужается. Тревога сопровождает поэта едва ли не постоянно, и, как ни странно, при наличии невесты чувство одиночества обостряется.

К недобровольной петле – слежке и цензуре – добавляется добровольная, но весьма выгодная власти петля, которую он сам на себя надел. Несвобода гражданская (отсутствие «чувства вольного») замыкается вторым кругом, частным: женитьбой. Брак узаконивал его ошейник, свободная любовь оборачивалась семейным принуждением: «когда бы жизнь домашним кругом я ограничить захотел…». Теперь частица «бы» в формуле зачеркивалась. Поэт становился двойным узником, предвидя чутким и дальновидным умом, что семья станет для него ловушкой, которой до того ему удавалось избегать.