Узник вечной свободы
Шрифт:
Насмешливо поглядывая на Людмилу, он надел белую косоворотку и зеленый верблюжий сюртук приказчика Ильи Кузьмича, надвинул на затылок его бордовый бархатный картуз.
– Как на тебя сш-шито, – обрадовалась блондинка.
– Вишь, до чего ты довела меня, Лютик. Как славно в былые годы я ляхов резал, а ныне с ляховским отродьем якшаюсь! И ведь, ядрена вошь, хороша Янка! Недаром Ахтым за нее горой! – Фома сгреб Яну в объятия и потащил ее к двери.
Людмила молча скрипела зубами. Почувствовав тошноту, я со стоном наклонился, повис на ее руке. Она позволила мне опереться на стол. Меня стошнило
– Прошу, пани, в барские покои, – ворковал Фома. – Хочешь, я прочту тебе стихи атаманшина барчонка? Он, кажись, ее стихами одурманил.
Фома открыл книгу с записями и стал читать почти по слогам:
– Загляни в паучий дом –
Пауки одни кругом.
Бегают довольные,
Веселятся вольные.
Ты откроешь в доме дверь –
Сразу разбегутся.
Это было самое раннее мое произведение, написанное в детстве. Теперь я сам чувствовал себя мухой в паучьем доме, а не в черепаховом супе императора. Проходя в обнимку с хихикающей Яной мимо камина, Фома бросил сборник стихов в огонь. Волны пламени охватили раскрытую книгу. С тающих черных страниц взлетели красные искорки и затухли в непроглядной тьме. Погружаясь в темноту, я подумал, что очнусь жаждущим крови чудовищем, живущим только для того, чтобы убивать…
Глава 8. Опрокинутый мир
Я проснулся от голода. Резкий вдох принес букет неприятных запахов: гари, плесени, пота, сырой глины и кислых щей. “На кухне уборку затеяли”, – не открывая глаз, я потянулся на мягкой перине и замер в ожидании приглашения к столу.
В уши врезались громкие звуки. Сверху доносился треск, переходящий в гул. “Самовар поспел, – подумал я. – Ишь, как уголья шкварчат”. Слева слышалось постукивание, как будто маленькие ножки выбивали дробь. “Деревенские ребята играют в солдат. По саду маршируют”. Справа лилось мелодичное шуршание пряжи и позвякивание спиц. “Жена приказчика села под окном вязать шаль из козьего пуха”.
Самоварный гул стремительно приближался. Не понимая, что происходит, я открыл глаза и сел. Взору предстала широкая пещера, темно-коричневая с красными глинистыми разводами. Кипящий самовар оказался толстым рогатым жуком. Устрашающе гудели в полете его крылья свекольного цвета. Вместо мальчишек по полу маршировали черные муравьи. Роль жены приказчика исполнила серая в белых крапинках паучиха, она штопала прободанную жуком дыру в покрытой водяными капельками сети, раскинутой под потемневшим от влаги сводом пещеры.
Я вздрогнул и попятился к сложенному в уголке вороху одежды. Сердце ухнуло тяжело и гулко, словно главный колокол Сретенской церкви, расписным теремом высившейся на деревенском пригорке. Оно, будто порываясь выскочить из костяной клетки, заметалось в груди, а потом немного успокоилось, стало отстукивать непривычный замедленный ритм, производивший меньше шума, чем муравьиный марш.
Мои глаза тщетно разыскивали источник света под облепленным короткими ледышками сводом. Не сразу я связал способность видеть в полной темноте яркую цветную панораму, где можно было рассмотреть мельчайшие жемчужные крапинки на брюшке паучихи, и многократное усиление
В надежде пробудиться от кошмарного сна я ущипнул себя за уши. Голову пронзила нестерпимая боль. Я прыгнул на стену, с визгом описал круговое сальто, пройдясь по сталактитам высокого свода. Приземлился я на четвереньки, располосовал заскользившую под руками лисью шубу и прикусил язык.
Испуганно затаив дыхание, я слизал с удлинившихся клыков и проглотил капли крови. Новый виток голода смял пустой желудок. Похожие танталовы муки мне приходилось терпеть в рождественский сочельник. Мать запрещала притрагиваться к праздничным кушаньям до первой звезды, но я изловчался украдкой подцепить на палец кремовую розочку с торта или отщипнуть кусочек жареной гусятины.
Теперь моему изменившемуся телу была необходима иная пища – кровь.
– Я – упырь, – стоя на коленях, я вдыхал резкий запах выделанных шкур и рассматривал длинные светлые когти. В голове лихим галопом проскакали обрывки воспоминаний о случившейся трагедии.
– Это не сон.
Поднимаясь с шубы, я порвал когтями ночную рубашку и панталоны из тончайшего белого батиста.
– Упырь, – повторил я громче, будто вступая с самим собой в небезопасный спор, и посмотрел на висевшую перед глазами паучью сеть в раздумье, наберется ли хоть капля крови с ее шестилапой владелицы.
Будто угадав недоброе течение моих мыслей, паучиха спешно попятилась по спущенной с кокона нитке, поскрипывая суставами натруженных лапок.
– Но я – все еще я, – в моем разуме не нашлось признаков озверения.
Вспоминая последние минуты жизни самых дорогих людей, я нисколько не ощущал желания оказаться на месте их убийц. Напротив, испытывал сильнейшую ненависть к вампирам. Тут я уличил себя в желании утолить голод упырьей кровью, и мне стало еще страшнее.
– Пробудился дорогой мой барин. Спокойно ли почивалось тебе? – в пещерный закуток вошла Людмила, одетая в зеленую амазонку и серые шаровары.
Я инстинктивно пригнулся, отступая. Движения отличались непривычной резкостью.
– Что ты волком на меня смотришь? – вампирша насмешливо прищурилась. – Неужто разлюбил? Иль с голодухи поплохело? Не терпится добыть живой крови? То дело поправимое.
– Я убью тебя! – с диким воплем я бросился на Людмилу, но она оказалась намного сильнее меня.
Перехватив мои руки, вампирша прижала меня к холодной сырой стене и процедила сквозь зубы:
– Не убьешь. А ежели и сумеешь, мои удальцы тебя выследят и растерзают. Они доселе точат на тебя зубы. Не будь дурнем, Тихон. Опомнись, коли тебе дорога жизнь. Слушайся меня во всем.
– Не стану я тебя слушаться, – устав сопротивляться, я отвернулся к стене. – Ты отняла жизнь у моих родных и сотворила из меня проклятую кровоядную тварь. Я тебя ненавижу!
– Мне знакома твоя кручина, родненький, – Людмила тяжело вздохнула. – Моих родителей убили люди.
– Вот и разыскивала бы тех злодеев, а не убивала безвинных.
– Все люди – наши враги и наше питание. Попадись ты им в руки, они уж тебя пожалеют! На кол посадят, да сожгут. Ты также позабудь жалость. Делай, как мы, дорогой. Настанет время, отблагодаришь меня за подаренную вечность.