Узник зеркала
Шрифт:
Выпитое на пустой желудок вино навевало на нее сон и, чтобы немного взбодриться, а заодно перехватить пару минут одиночества, она вышла на балкон. Но здесь ее ждало разочарование: единственное, по ее расчетам, тихое место в доме было оккупировано сутулым молодым человеком, со смаком выкуривавшим едкую сигару. Элинор знала его как Гордона Колдблада, близнеца застенчивого Финнегана: одного из тех четверых поклонников, от которых она сбежала пятью минутами ранее.
Услышав шум открываемой двери, он обернулся, сигара съехала на
— Леди Элинор, какой сюрприз. Где же ваша свита?
— Кажется, всерьез увлечены Гегелем, — весело бросила она, ни капли не смутившись непривычно холодным приемом.
— Ну да, — усмехнулся Гордон. — Поддержание разговора о высоких материях, когда в голове сплошь низменные мысли — это, определенно, требует особого мастерства.
— О чем вы говорите? Они приличные молодые люди.
— А я разве утверждаю обратное? Только о Канте, Гегеле и Ницше у них самые поверхностные представления. Вряд ли они вообще читали что-то кроме школьных конспектов. И абстрактные концепции обсуждают, чтобы завоевать ваше расположение. Слыть интеллектуалом сейчас, знаете ли, модно.
Элинор заметила, что его плечи и волосы припорошены снегом, а нос пунцовеет на льдисто-бледном лице — должно быть, он был здесь с самого начала приема. Она опустила глаза вниз: то тут то там на белом снегу виднелись кучки пепла.
— Вы не угостите меня сигарой?
— И не подумаю.
— Нет?
— Нет. Только ценитель может по достоинству оценить этот сорт: вы же задохнетесь дымом. А запах, который после вы принесете с собой в зал, только подмочит вашу репутацию. Знаете, степень эпатажа должна быть обратно пропорциональна числу завистников: и вы себе экстравагантные выходки позволять не можете.
— Вот как? По-вашему, у меня много завистников? — она обхватила себя за плечи, жалея о том, что оставила в зале свою песцовую горжетку: подарок отца на восемнадцатилетие.
— Как же иначе, когда вы единственная красивая женщина в зале, — Гордон затушил сигару о пилястру и щелчком сбросил ее вниз. — Другие смогут ослабить корсеты только, когда узнают о вашей помолвке. Как вам мой брат, кстати? — прищурился он, — достойный кандидат в спутники жизни?
— Ну, так уж и единственная, — засмеялась Элинор, пропустив мимо ушей вопрос о брате. — А Маргарет Пратт?
— Никогда не понимал ажиотажа вокруг нее. Если она перестанет красить глаза, мы их не разглядим без подсказки.
— Какой же вы гнусный! — засмеялась Элинор, на дух не переносившая Маргарет с ее лицом-сердечком, пухлыми, вечно приоткрытыми алыми губами и глазками-щелочками. — Ну а Стефани Вин де Клау?
— Нашли кого привести в пример! Рядом с ней воздух стынет. Говорят, если ее поцеловать, превратишься в камень.
— Но она ведь красива! — настаивала Элинор. — В ней столько аллюра, столько благородства…
— Не в моем вкусе.
— Констанция Пенроуз?
— Спина колесом и надменный прищур.
— Мелоди Статенхайм?
—
— Что лодыжки?
— Как два столбика, не замечали?
— Нет! Да вы то как могли заметить?! — воскликнула почти разъяренная Элинор.
— Видел, как она спускалась с коляски.
— Значит, только для виду держитесь особняком, а на самом деле исподволь разглядываете девичьи ножки, так, что ли? — дразняще улыбнулась девушка.
— Само собой, — не моргнув глазом, парировал Гордон. — Не переживайте, у вас самые прелестные.
— Ну, знаете…
— Возвращайтесь в зал, пока вас не хватились, — устало вздохнул Гордон, и Элинор вдруг впервые в жизни почувствовала, что кто-то не желает ее общества, и, как и всякого единственного в семье и оттого залюбленного ребенка, папину дочку, это открытие возмутило ее до глубины души.
— А вы? Почему не присоединитесь к остальным?
— Они мне противны.
— Тогда зачем пришли?
— Отдать дань высшему обществу за сомнительное удовольствие быть его членом, — он криво оскалился. — Прошу, оставьте меня. Идите побалуйте своих поклонников лишним добрым словом — от вас не убудет.
— Да вы просто грубиян, — укоризненно покачала головой Элинор, но уходить не спешила, с любопытством рассматривая длинные суставчатые пальцы, которыми он отстукивал нервную дробь по перекладине. Рыбьи глаза не отрывались от невидимой точки впереди: он был точно юнга, высматривающий полоску берега.
— Правда? Что ж, замечать это вслух тоже идет вразрез с правилами хорошего тона… Так что вы думаете о моем брате?
— Думаю, что он куда лучше вас, — отрезала девушка. — Милый, воспитанный и танцует замечательно.
Она хотела его уколоть, но синеватые губы Гордона вдруг тронула довольная улыбка.
— Так-так, — радостно пробормотал он и впервые оторвал взгляд от линии горизонта, чтобы посмотреть ей в глаза.
А он красив, подумала вдруг Элинор. Ее совсем не привлекал розовощекий, пышущий здоровьем Финнеган, но от болезненной тонкости черт Гордона вдруг затрепетало сердце. Ей до смерти захотелось узнать, что скрывается за его резковатым цинизмом, за усмешкой, притаившейся в уголках тонкогубого рта. Должно быть, эта броня прячет невероятно тонко чувствующую душу, решила Элинор.
— Бьюсь об заклад, вы танцевать не любите, — сказала она.
— Увы, — пожал плечами Гордон. — Впрочем, один раз я готов сделать исключение. Но только для самой красивой девушки в зале.
***
Сегодня на каждой ветви дуба сидело по белоснежному голубю, а в воздухе пахло мускусом и тиной. Небо было цвета свежих чернил.
— Ах, как мне не хочется, чтобы наступило утро, — снова прошептала Ката, крепче сжав длинную ладонь Гордона. Вдвоем они сидели у черного как смоль пруда, в глубинных водах которого плавали по спиралям сияющие перламутром рыбы с хвостами, трепещущими, как вуали вдов.