Узоры на коже

Манило Лина

Полина попросила сегодня дать ей возможность побыть вместе с родными, потому решил не мешать. В конце концов, не тиран же я, чтобы контролировать каждый шаг и круглосуточно не выпускать из поля зрения, хотя очень этого хочется. Но, чёрт возьми, нужно было поговорить, остановить, просто узнать, что изменилось. Я идиот, чёртов придурок!

От осознания собственной тупости бросает в дрожь, но обещал не трогать её сегодня, значит не буду — мне и самому не мешает разобраться в том, что внезапно внутри скопилось. Нужно понять, что на самом деле чувствую к Полине. Симпатия? Страсть? Плотское желание? Любовь,

в конце концов? Чёрт возьми, не знаю!

В подъезде тихо и пусто, потому попадаю в свою квартиру, никого по пути не встретив. Это радует, потому что меньше всего сейчас нужна бессмысленная болтовня с любопытными соседями, знающими меня ещё «совсем крошкой». А ещё ведь есть тётя Зина, которая, чует мой хвост, вряд ли выкинула из головы идею свести меня с хорошей хозяйственной девочкой, способной своей лаской, заботой, чистыми занавесками и домашней стряпнёй сделать из меня человека. От одной мысли, что мне собираются устраивать смотрины передёргивает. Ненавижу, когда кто-то лезет в мою жизнь, но тёте Зине ведь не объяснишь — костьми ляжет, но осуществит задуманной, уж такой человек.

В голове копошится шальная мыслишка: после знакомства с Полиной вряд ли смогу заинтересоваться хоть кем-то. Пока, во всяком случае.

Захожу в квартиру, бросаю, не глядя, ключи на тумбочку и не сразу понимаю, что здесь что-то изменилось. Но навязчивый аромат моющего средства, отсутствующая гора обуви у входа явно свидетельствуют о том, что в доме кто-то на славу потрудился. Какого хрена здесь происходит?

Слышу шуршание, доносящееся из кухни, приглушённый бубнёж и ещё какие-то странные звуки. Какого, интересно мне знать, хрена?

В два шага преодолеваю расстояние и застываю в дверях, заметив тётю Зину, взгромоздившуюся на табуретку, поставленную на кухонный стол. Она активно драит окно, напевая себе под нос жутко фальшивым голосом залихватскую песенку. Соседка настолько увлечена своим занятием — о котором её никто не просил, — что не замечает меня. Осторожно подхожу и беру инициативную бабёнку руками за пухлые бока. Она взвизгивает, что-то кричит и размахивает руками, в одной из которых держит тряпку, но стаскиваю хлопотунью с рукотворного постамента и ставлю на пол.

— Павлик, ты совсем с ума сошёл?! — кричит явно повзрослевшая Золушка и лупит меня мокрой тряпкой по плечу. Хорошо, что выше дотянуться не может, а то бы по мордасам огрёб. В своём же собственном, между прочим, доме. — А если бы меня инфаркт хватил?

— А вы, дорогая моя, домушница, оказывается, — смеюсь, глядя как багровеет от злости лицо тёти Зины. — Вламываетесь в квартиры, пока хозяев нет и дела свои тёмные вершите. Ай-яй-яй, как не стыдно-то, а? Хотя, конечно, на пенсии скучно, понимаю…

Вскидывает на меня полный возмущения взгляд и пыхтит, вся переполненная негодованием. От этого становится ещё веселее, и смеюсь, не сдерживаясь, почти до коликов и до слёз из глаз.

— Всё-то тебе лишь бы веселиться, — ворчит, но через мгновение тоже улыбается. — Не могу я видеть, в каком бардаке ты живёшь, честное слово. Вот и решила прийти помочь, потому что сам никогда не уберёшь, я же знаю. А от твоих бедовых дружков толку ещё меньше, те только свинячить и могут.

О, мнение тёти Зины о моих друзьях, кажется, не изменится никогда, но я привык и уже не обращаю

внимания.

— Так, прекращайте воду в ступе толочь, — утираю выступившие слёзы и успокаиваюсь. Нужно тормозить соседку в её жажде чистать морали, потому что дай волю, будет бесконечно рассуждать, до какого цугундера доведёт меня мой образ жизни. И друзья, соответственно.

— Ла-адно, — протягивает и машет рукой.

Она так делает всегда, сколько её помню, когда заканчиваются аргументы или понимает, что неправа. Тётя Зина — моя вторая мама — никогда не будет извиняться, но всегда постарается сгладить острые углы, чтобы не затягивать беспричинный спор. За это в ряду прочего люблю её и уважаю.

— Спасибо вам, кстати, — обнимаю и притягиваю к себе. — За всё.

— Прекращай, — отмахивается и украдкой стирает сентиментальные слёзы с покрасневших век.

Она любит меня, как своего сына. Природа — бессердечна своих детей ей не дала, но соседка нашла отдушину в заботе обо мне. Если бы не огромное сердце женщины, вмещающее в себя весь мир, не знаю, где оказался бы в итоге. Когда умерла мама, а отец нырнул с головой в работу, я остался совсем один. Почти бросил школу, перестал рисовать, даже кисть в руки брать не хотел. Не знаю, к чему бы всё это привело, если бы не тётя Зина, взявшая на себя все хлопоты по моему воспитанию, позволяя отцу заниматься любимым делом и почти не возвращаться в квартиру, где его окружали, протягивая из-за углов узловатые руки, воспоминания о маме.

И эта невысокая, пухлая, словно пампушка женщина смогла вдохнуть в мои почерневшие будни жизнь. Сначала я сопротивлялся любому давлению на свою несформировавшуюся, но такую упрямую личность, но тётю Зину пойди попробуй сдвинь с намеченного пути. Она решила сделать из меня человека, значит не существовало в целом свете силы, способной ей помешать.

Правда, она до сих пор не может мне простить, что не поступил в Строгановку, а связал свою жизнь с татуировками. Считает, что как художник я добился бы гораздо большего, однако рада, что мне не приходится голодать — всё-таки даже она понимает, что в искусстве быстро разбогатеть могут только самые удачливые. Или беспринципные. В общем, кое-как, но она смирилась с тем, что я не сижу на бульваре с мольбертом на перевес, но на мой выбор друзей никак не хочет закрывать глаза. И хоть знает Филина и Арчи с самого детства, не перестаёт называть их шалапутными раздолбаями и алконавтами-затейниками. А когда видит Роджера чуть не крестится. Это неизменно их веселит и иногда эти идиоты не придумывают ничего лучше, как, выпив лишнего, лезть к ней с задушевными беседами.

— Павлик, кстати, у меня к тебе дело. Крайне важное.

Ох, не нравится мне это всё. Молчу и смотрю на неё, ожидая продолжения.

— Приходи ко мне сегодня на ужин, — просит, как-то даже жалобно глядя в глаза. — Давно мы с тобой не болтали о жизни. Я скучаю, Павлик.

Даже это ненавистное «Павлик» готов ей простить, потому что, хоть и не родная мне по крови, но любит беззаветно, а таким не разбрасываются.

— Хорошо, приду, — обещаю, зная, что не смогу отказать.

— Хороший мальчик, — смеётся и шутливо хлопает меня по плечу на этот раз ладошкой, а не мокрой тряпкой. — Ладно, отдыхай пока, а в пять жду тебя у себя, не задерживайся.