Узы крови
Шрифт:
— Итак, наш отряд сформирован. По крайней мере, большая его часть. Вопреки всем исчадьям ада и мечам Франции мы разыщем Жана и Анну. Вчетвером против всего мира, если понадобится.
— Впятером.
Они не услышали ее приближения, потому что она не пожелала быть услышанной. Она стояла в тени дверного проема и слушала их со слезами на глазах. Лицо ее покраснело от мучительной борьбы разума и чувств.
— Впятером, — повторила она, подходя к застывшим от изумления друзьям и кладя свою руку поверх остальных.
— Бекк! — встревоженно проговорил
— Да. Моя дочь хорошо меня вылечила. Я не задержу вас. Кроме того, я по-прежнему стреляю из мушкета лучше всех вас. Мне нужно быть на месте, чтобы не дать вот ей вырвать глаза моему сыну.
И Ребекка положила вторую руку на плечо девушки и чуть сжала его, останавливая ее протестующий возглас.
Их руки под ее ладонью. Сила их дружбы, ощущавшаяся в этом круговом рукопожатии. Бекк не хватало этого в те недели, когда она, отвернувшись от них, пыталась вернуться к иудаизму, к племени, которое она отвергла так давно, взяв в мужья Жана Ромбо. И теперь, слыша их голоса и ощущая эту силу, Бекк понимала: она находится именно там, где ей следует быть.
— Итак, я поеду с вами в Париж, в Лондон. На край земли. Я попытаюсь помешать моим мужчинам убить друг друга — моим сильным и гордым мужчинам. Я постараюсь поступить правильно.
На этот раз слезы навернулись на глаза Хакона, однако его голос остался звучным.
— Значит, наш отряд действительно возродился. И где бы они сейчас ни находились, с какой бедой ни столкнулись, пусть почувствуют: мы идем им на помощь.
И они отозвались в один голос:
— Воистину так.
Глава 14. ГРЕХИ ОТЦОВ
— Benedic me, Domine, quia peccavi in cogitatione, verbo et opere. Меа…
— Прости меня, сыне, ибо я говорю только на языке этой страны. Я — бедный приходской священник и не знаю латыни.
Джанни посмотрел на решетку, разделявшую каморки исповедальни. Позади нее была видна темная тень священника, склонившего голову, чтобы слушать. Вздохнув, Джанни вспомнил о том, как шел сюда от Тауэра, минуя один храм за другим для того, чтобы попасть в Собор Святого Павла. Он подумал, что в главном храме государства должен найтись человек, у которого достанет ума и аскетической опытности, чтобы выслушать его исповедь, а потом назначить строгую епитимью за его грехи. Однако даже здесь он встречает только невежество! Неудивительно, что это королевство так далеко отошло от истинного света, коль скоро здесь даже пастыри не в состоянии говорить на священном языке.
Из тех четырех языков, которыми он владел, английский был наименее любимым, а этот священник, судя по его резкому говору, к тому же пользовался одним из тех странных диалектов, которые, похоже, меняются через каждые две улицы! Джанни захотелось уйти, но с момента его последней исповеди прошло немало времени — тогда, в Риме, ему было прощено убийство старого еврея. Теперь на его руках появилась новая кровь — конечно, то была кровь врага, еретика, но все равно
Но возможно, это тоже было частью его искупления. Приблизив лицо к деревянным планкам, Джанни повторил те же слова по-английски:
— Тогда простите меня, отче, согрешившего мыслью, словом и делом. Со времени моей последней исповеди прошло четыре недели.
— Какие грехи ты совершил, сын мой?
Такое отсутствие тонкости! Такая прямота! До чего же это по-английски!
— Первый грех — гордыня. Я многое сделал для святого дела и радуюсь этому.
— Значит, теперь ты сожалеешь о содеянном?
— Конечно нет! Я проливал кровь только врагов Христа. Но мне не следовало бы гордиться их смертью, мне следовало бы служить только скромным сосудом Господа.
— Понимаю. И гордыня — твой единственный грех?
— Самый большой.
Наступило молчание, а потом этот странный голос снова хрипло спросил:
— А как же гнев?
— Гнев?
— Ты сказал, что пролил кровь врагов Христа. Они пробудили в тебе гнев?
— Конечно. Иначе я не смог бы их убить.
О чем говорит этот невежественный человек?
— И ты хотел бы наказать всех грешников этого мира? Здесь, в Лондоне? Возможно, твоих родных?
— Родных? — Разговор принимал странный оборот. — Мы говорим здесь о моих грехах, отче, а не о чужих.
— А разве грехи отцов не ложатся на тебя?
Джанни с трудом проглотил вскрик. Опять эта английская прямота! Он избегал говорить о своей семье, особенно на исповеди. Ему не удавалось подобрать нужные слова. Даже его исповедники в Риме не могли осознать всей глубины тех грехов. А вот этот невежественный англичанин, который не говорит на латыни и, похоже, плохо владеет даже своим родным языком, говорит о грехе его семьи!
Священник понизил голос, заставив Джанни наклониться ближе к решетке.
— Полно! Тебе ведь известно про грехи отцов. Разве они не пали на тебя?
Джанни тряхнул головой и сел прямее. На него нахлынул гнев. Он хотел говорить совсем не об этом.
— Возможно. Но вы не в силах разрешить меня от них. Только Бог может это сделать.
— Возможно, если бы мне стало понятно, каковы они…
— Это просто. Мой отец служит сатане. Молчание было довольно долгим, а потом священник спросил:
— Как?
— Почему нам нужно об этом говорить, святой отец?
— Как?
Джанни стиснул зубы и, не разжимая их, процедил:
— Он вырастил меня в неведении Славы Христовой.
— Многие люди о ней не знают. Разве неведение — это грех?
— Да! Грешно не знать Господних заповедей. И из-за этого невежества пытаться причинить вред святой Матери-Церкви. Он согрешил с одной из блудниц сатаны! — Голос Джанни рвался сквозь решетку, словно пытаясь разбить ее. — Он был ее рыцарем, этой шлюхи, этой еретички, этой ведьмы, которая отвратила вашу страну от света Рима.