В 40 часов пополуночи
Шрифт:
За эти минуты он вроде бы стал взрослее, серьезнее, осознал конечность своего,в сущности, бессмысленного существования. За двенадцать лет отсидки ему пришлось побывать в трех разных лагерях, повидал он немало разборок, расправ, жестких шмонов и следующих за ними неизбежных наказаний. Психология ментов, оперов, надзирателей, лагерного начальства была ему понятна на интуитивном уровне. А как действует СОБР он не знал, но догадывался. Выжить ему не дадут, никому он не нужен, никто за него впрягаться
Внезапно сзади послышались глухие щелчки, от стены отлетели бетонные крошки.
– Так, становится все интереснее, – Мишаня присел за кучей кирпича, расстегнул пуховик. За поясом брюк торчали рукоятки молотка и ментовской дубинки.
– Откуда у меня молоток? – недоумевал Мишаня, во дела! Видать, со Светкиной квартиры, она меня им тычила. С него все и началось. Ладно, пригодится. В кармане пуховика нащупал ствол, обычный восьмизарядный ПМ, со стертой рукояткой, царапинами на стволе и запахом дешевой смазки. Переставил предохранитель, сунул ствол назад в карман. Снова послышались щелчки, с низкой крыши то ли склада, то ли гаража брызнули кусочки кирпича.
– Это 5.45мм, спецовый, или вроде того, значит, меня оценили, – Мишаня вдохнул-выдохнул и рванул наискосок, через небольшую площадку к низкому бетонному забору. Хлопки стали чаще, стреляли метров со ста – ста пятидесяти. Запрыгнул на кучу деревянных ящиков и поддонов, перебросил ноги повыше, зацепился за край забора. Но оказался слишком тяжел, повис, и тут же очередь прошила кромку забора. Пришлось отпустить руки и упасть ничком за кучу деревянного хлама.
Внезапно сзади послышались глухие щелчки, от стены отлетели бетонные крошки.
– Так, становится все интереснее, – Мишаня присел за кучей кирпича, расстегнул пуховик. За поясом брюк торчали рукоятки молотка и ментовской дубинки.
– Откуда у меня молоток? – недоумевал Мишаня, во дела! Видать, со Светкиной квартиры,
Он пошевелился лежа на обломках кирпичей и досок.
– Это не защита, сейчас просекут кинжальными очередями меня вместе с деревяшками, словлю кучу свинцовых маслин, хоть я их не и люблю. Мишаня вдруг вспомнил, как на вечеринках женщины угощали его коктейлями с мартини и одинокой зеленой маслинкой в необычно
– Вот бы они меня видели сейчас, визжали бы от восторга, – Мишаня знал, что подружки его были избалованы, жестоки, извращены, выискивали любые возможности для получения запретных удовольствий.
– Поспорили бы, сколько продержусь, и сколько дырок во мне будет к завершению этого шоу. Он уже выцеливал движущиеся силуэты, старался при этом восстановить дыхание и подготовиться к следующей, очевидно, последней попытке уйти. Мишаня выстрелил четыре раза, но не для того, чтобы попасть, это было невозможно на таком расстоянии, надо было прижать их секунды на две-три. Поднялся, прыгнул на стопку поддонов, взмахнул руками, цепанул край забора и сразу же подтянулся вверх, закинув туда же ногу колено правой ноги. Раздался треск автоматных очередей, полетели деревянные щепки и бетонная крошка от забора. Но Мишаня уже перевалил свое большое тело на другую сторону, упал на корточки, кувырком скатился с небольшого откоса.
– Вот подстава, – перед ним была череда частных гаражей, тянувшаяся метров на двести вплоть до первых многоэтажек этой убогой окраины стылого и равнодушного ко всему города. Менты, конечно, уже перекрыли выезд с территории, сейчас начнут прочесывать, – Мишаня думал ясно, как всегда в схватках. Тренер иногда даже ругал его за излишнее спокойствие, за уравновешенность, которая могла мешать в самые критические моменты. Это только говорят, что ясная голова – это всегда хорошо. Иногда ярость, безумие риска и отчаянное усилие только и могли перевесить в борьбе. К примеру, так боролись многие ребята с Востока. Мишаня удивлялся, почему они такие злые, отчаянные, яростные до конца, даже если безысходно проигрывали. Сил своих не жалели, не рассчитывали. С ним, как и со всеми русскими спортсменами, бились отчаянно, а проигрывая, могли сорваться и полезть в драку, самим себе навредив в результате.
Зла на них он не держал, как, впрочем, и на всех людей, встречавшихся в его сумбурной жизни. Кроме судейских и ментов. Тогда, больше тридцати лет назад, ему дали огромный срок ни за что, исковеркали ему жизнь, скомкали и выбросили в мусор надежды и планы. Ни милиция, ни следователи, ни прокурор, ни адвокат, ни судьи ничего не хотели понять, ни во что не вникнуть. А про тюремных, про конвоиров и тамошнее начальство и говорить нечего.
Конец ознакомительного фрагмента.