В аду нет выбора
Шрифт:
Клэр повторила ему свой рассказ.
— Не приходило ли тебе на ум, что она разыграла эту сцену? Ты постучала в дверь ее комнаты и вошла. Прежде чем ты промолвила слово, она допустила, что с Люси что-то произошло. Если бы она так уж была обеспокоена отсутствием девочки, то могла бы спуститься вниз, спросить, не вернулась ли Люси, и вышла бы из дома поискать ее. Она пыталась объяснить тебе свое нервное состояние тем, что считает себя виноватой, послав Люси за письмами к почтовому ящику. Это был не только умный поступок, но и искренний. Не сомневаюсь, что ее мучает совесть.
Клэр смотрела на Найджела глазами блестящими и темными, словно анютины глазки.
— Понимаю. Это разумный вывод. Но ты сказал, что она не злая женщина. Тогда что же все-таки заставило славную женщину принести ребенка, которого она любит, в жертву «делу», которое она ненавидит?
— Вот это и предстоит выяснить тебе, моя дорогая.
— Мне? Но Боже мой..!
— Если я не прав, значит, не прав. Если Елена невиновна, то для нее это будет еще одно тяжелое переживание. Я очень не хочу такого. Но жизнь Люси гораздо важнее, чем переживания ее мачехи.
После долгого молчания Клэр произнесла:
— Чего же ты хочешь от меня?
Во второй половине дня Клэр отправилась в комнату супругов Рэгби с альбомом для зарисовок и карандашами. Муж убедил Елену позировать Клэр.
— Вы проявили любезность, разрешив мне…
— Я польщена. Алфред сказал, что это будет… Как это называется?.. Терапия, — ответила Елена с горькой усмешкой. Она села так, как указывала ей Клэр, на стул у окна, легко приняв позу отдыхающего человека, что противоречило напряженному выражению ее лица и нервному подергиванию кожи на висках. Клэр минуту или две смотрела на гордый профиль, изучая строение костей, пытаясь освободиться от посторонних мыслей и видеть только то, что было перед ней.
Затем она взяла карандаш. Инстинктивно уважая труд другого художника, Елена в это время молчала. Но когда карандаш коснулся бумаги, она спросила:
— Вы всегда начинаете свою работу с портретных зарисовок, моя дорогая?
— Нет. Я предпочитаю прямо лепить модель из глины, но здесь ее нет. Чуть поднимите подбородок… да, так… В вашей стране вы должны были позировать многим художникам.
— О да. В молодости. Тогда я была красивой. Мой муж… мой первый муж часто рисовал меня.
— Ваше лицо с возрастом стало еще красивей. Расскажите мне о вашем первом муже.
— О, он был человек необузданного нрава. Но очень талантливый и смелый. Как художника его раздражал режим.
— Социалистический реализм?
— Да. Он был такой несдержанный. Я всегда боялась, что его слова дойдут до ушей партийных чиновников. Но, конечно, он был еще молод… на пять лет моложе меня. В конце концов они его убили. Он умер у меня на руках в забаррикадированном доме. Бедняга, он злился, когда умирал. Знаете, что он сказал перед смертью? «Только теперь я знаю, как рисовать. А все те картины… я никогда не буду рисовать, как раньше». Не думала никогда, что буду завидовать его смерти.
«О Боже, — подумала Клэр, — я не смогу этого вынести. Проклятый предатель. Чертов Найджел». Она разорвала лист, скомкав его, бросила на пол. И начала все снова.
—
Елена пожала плечами.
— Все это в прошлом.
— «Тяни свою телегу и вспахивай поле над костями мертвых».
— Я не знаю, откуда это.
— Уильям Блейк. Одна из «Притчей ада».
— «Притчи ада»? Нужно прочесть их. Думаю, что я одна из тех, кого преследует, как болезнь, злой рок. Носительницы. [3] Так их называют?
3
Намек на то, что в Британской Колумбии вдовы индейцев одного племени носили на себе прах своих мужей три года.
— Вы не должны так думать. Ведь вы дарили многим людям радость, умиротворение, любовь.
— Благодарю вас, моя дорогая. — Слеза скатилась по щеке Елены. Следующие ее слова вырвались у нее невольно, точно кровь брызнула: — Но не… моему ребенку. Я бы с радостью отдала все… цветы, аплодисменты… лишь за то, чтобы быть хорошей матерью. А теперь мне говорят, что я опять не могу быть матерью.
— Вы думаете о ребенке, которого потеряли? — тихо спросила Клэр.
Елена повернула голову. Казалось, в ее глазах умирала прекрасная мечта.
— О моем ребенке? О да. Все это было очень грустно. Но это также осталось в прошлом. Нет, я думаю о бедной маленькой Люси. Ее я тоже потеряла.
На лице Елены отразилось страдание. И Клэр просто не могла смотреть на нее.
— Иметь выбор… — пробормотала Елена. — Я поступила неправильно? Ничего не могла поделать. Подобно раку, это разъедает меня. Простите. Сама не знаю, что говорю. У вас были дети, Клэр?
— Нет.
— Вы художник. Создаете произведения. Я же только воспроизвожу их, интерпретирую. Ваши дети — это ваши рукотворные создания, и их нельзя отнять у вас.
Клэр сидела молча. Она почувствовала, что обе они находятся на пороге какого-то откровения, только в шаге от него.
— Странно, — продолжала Елена, — что рожденные нами дети имеют над нами такую власть. Ваши произведения — дети вашего ума и ваших рук. Вы столько страдали, чтобы создать их, столько трудились. И все же, когда вы создали произведение, вы не заботитесь о том, что с ним произойдет. Не так ли? Вы обособлены от него, точно это чужое дитя?
— Да, в какой-то мере это справедливо.
— Но его нельзя отобрать у вас, потому что оно никогда и не принадлежало вам.
— И это так же верно.
Глаза Елены были устремлены на Клэр.
— Но если бы вы увидели человека, который поднял молоток, чтобы разбить одно из ваших произведений на куски, что бы вы сделали? Умоляли бы не делать этого?
— Прежде всего я ударила бы его своей колотушкой.
Елена тяжело вздохнула. Молчание продолжалось несколько минут. Клэр работала, стараясь оттянуть момент, когда она должна была сделать то, о чем ее просил Найджел, и все более сознавая, что ее нежелание идет во вред ее искусству художника. В конце концов Елена первой проявила инициативу.