В аду Сталинграда. Кровавый кошмар Вермахта
Шрифт:
Мои слова об осторожности, похоже, были пропущены мимо ушей. Он бодро собрал вещи и ушел с позиции в сопровождении военного полицейского. Через несколько дней мы узнали, что он был убит во время операции штурмовой группы по возвращению здания, взятого русскими. По слухам, он первым ворвался в здание.
Вскоре, когда все в нашем дивизионном секторе шло к концу, Эйкман еще раз проявил себя с одной из своих русских пушек. Он стрелял по русскому танку, и ему пришлось укрыться в подвале. Т-34 еще был способен драться и переехал одну из станин, так что она сломалась. Когда танк прошел мимо, Эйкман с солдатами рванули из подвала к поврежденному орудию, развернули его и выстрелили русскому колоссу в уязвимую корму. Он мгновенно загорелся.
Холодный профессионализм этого бывшего бухгалтера и его солдат, воевавших на свой страх и риск, впечатлил не только меня, но вскоре о нем узнал
Аэродром у Питомника мы потеряли 14 января 1943 г. Это практически прекратило и без того неадекватно скудное снабжение. Сопровождения транспортных самолетов истребителями больше не было. Небо над Сталинградом контролировали русские самолеты. Нам сбрасывали контейнеры снабжения с боеприпасами, едой и медикаментами. Естественно, этого мизера и близко не хватало для снабжения армии минимальным количеством еды, чтобы не умереть с голоду. Многие из контейнеров, сброшенных на парашютах, промахивались мимо цели и падали рядом с русскими — нередкий случай. Другие, которые удавалось обнаружить, не сдавались, как было приказано, а те, кто их нашел, оставляли их у себя.
«Котел» теперь съеживался с каждым днем. Армейское руководство пыталось поддержать наш боевой дух быстрыми повышениями по службе и раздачей медалей. Несмотря на все превосходство противника, армия в эти дни разрушения совершала просто нечеловеческое усилие. Каждый день мы могли слышать, как тот или иной угол котла попадал под тяжелый обстрел русской артиллерии. Это означало, что там вскоре начнется атака и зона окружения еще сократится. Нам стало известно из множества сброшенных на нас листовок, что русские предложили армии капитулировать. Завися в своих решениях от фон Манштейна и Гитлера, Паулюс ответил отказом — как и ожидалось. Что он чувствовал и что он думал лично, осталось неизвестным. У нас не было ощущения, что нас ведет во всем превосходящий нас командующий армией, хотя каждый чувствовал, что теперь нам необходимо энергичное руководство.
В жестоком холоде степей вокруг Сталинграда больше ничего нельзя было сделать. Линия фронта становилась все тоньше, и приходилось переходить к обороне только узловых «шверпунктов». Может быть, нам и самим нужно было окопаться в городских развалинах, чтобы получить лучшую защиту от обстрела и от противника. По-моему, слишком мало можно было сделать для защиты нашей «цитадели». У окруженной армии теперь было три возможности:
1) как можно скорее прорваться наружу;
2) сопротивляться со всей сосредоточенностью столько, сколько нужно, чтобы ослабить противника;
3) капитулировать, как только сопротивление станет бесполезным.
Паулюс не выбрал ни одного из этих трех, хотя он, как командующий армией, отвечал за своих солдат.
Когда я последний раз пошел навестить свою полубатарею на Волге, я заглянул в подвал универмага на Красной площади, где в сентябре располагался штаб батальона из нашей дивизии. Мне повезло наткнуться на оберста Роске, который командовал своим пехотным полком с большим умением и профессионализмом. Я несколько раз работал с ним и был впечатлен его молодой энергичностью. Мы немного поболтали. Он считал, что воздух в «геройском подвале» нам не подходит. По мне в беготне по универмагу было что-то нереальное.
По остаткам города еще бродили самые странные слухи: германский бронированный кулак готовится прорвать снаружи кольцо окружения. Такова была причина лихорадочных атак русских и их предложения о капитуляции. Все, что нам нужно было делать, — это продержаться еще несколько дней.
Откуда должны были взяться эти танки, если они в декабре не смогли даже приоткрыть «котел»? Все метались между надеждой и отчаянием. В это время был потерян последний аэродром в Гумраке.
Из степи и из Гумрака в город хлынули бесконечные обозы разбитых дивизий. Неожиданно стало возможно найти немного топлива. Непрерывный поток машин катился в город. Серые автобусы, удобно оборудованные внутри как мобильные командные пункты или управления армейских служб, создавали впечатление, что в городе завелись автобусные маршруты. Колонны грузовиков везли в городские подвалы продукты, алкоголь, канистры с бензином и патроны — явно какие-то незарегистрированные обменные фонды. Упитанные казначеи в чистенькой форме зорко следили за своими сокровищами и исчезали, лишь когда над транспортным потоком показывался русский самолет. «Откуда у них все это и почему они все это только сейчас везут?» — со смесью зависти и горечи задавались вопросом солдаты, потому что у них неделями ничего не было. Жилье в городе становилось редкостью. В просторном подвале под моим командным пунктом у
«Ублюдки — посмотрите, сколько они припрятали для себя. Все это время они нас обманывали, а теперь у них столько, что они даже не знают, что со всем этим делать», — сказал шпис.
Спустя несколько дней в город с запада стала прибывать измученная пехота. Там было много раненых, и многие были обморожены. Температура в те дни не поднималась выше минус 20, чаще было значительно холоднее. Хромые, со впалыми щеками, грязные и кишащие вшами, солдаты медленно ковыляли в городе. У некоторых не было при себе оружия, хотя они и выглядели боеспособными. Распад армии явно был не за горами.
Русские пробились с юга к Царице. Несмотря на приказ не сдаваться, уже имело место несколько локальных капитуляций. В основном перепуганные штабы — но хватало и остатков боевых частей, сдавшихся без сопротивления. Были случаи, когда командиры дивизий сдавали свои секторы. Наше сопротивление больше не имело смысла. Паулюс вряд ли вообще чем-то управлял. Он оставался в своем подвале универмага, сидел и ждал.
Безнадежность положения армии вряд ли была тайной даже для него.
Наша 71-я пехотная оказалась втянута в водоворот событий у Царицы. Когда наш командир, генерал фон Хартман, увидел, что конец дивизии близок, линии управления перепутались или вообще порвались, армия и корпус теряет контроль над ситуацией, и просто потому, что продолжение боевых действий становилось все более бесполезным, он решил выбрать достойный — возможно, даже с честью — выход из ситуации. К югу от Царицы он забрался на железнодорожную насыпь и взял у сопровождавшего его солдата заряженную винтовку. Стоя во весь рост, как мишень на стрельбище, он стрелял по атакующим русским. Фон Хартман какое-то время продолжал стрелять, пока его не настигла вражеская пуля. Ему повезло, и он не был ранен, что превратило бы плен в сущий ад, — и в конце концов он все равно умер бы мучительной смертью.
Это случилось 26 января 1943-го. В отчаянии другие офицеры стрелялись из своих пистолетов. Никто не верил, что выживет в русском лагере военнопленных. Наш командир дивизии выбрал более почетный способ уйти — может быть, вдохновляясь примером высокоуважаемого генерал-полковника Фрича, который ушел подобным рыцарским образом во время польской кампании. (В ноябре 1937 г. на совещании в рейхсканцелярии генералы фон Фрич и фон Бломберг высказали свое скептическое отношение к захватническим планам нацистов и вступили в перепалку с Герингом. Геринг решил от них избавиться. Фон Бломберга удалось устранить компрометирующими материалами на жену. Фон Фрича уволили, ложно обвинив в гомосексуализме. В 1938 г. он был оправдан судом и восстановлен в рядах армии. 22 сентября 1939 г. фон Фрич погиб под Варшавой. По свидетельству генерала Манштейна, не в силах мириться с нацистским режимом, фон Фрич намеренно искал смерти в бою. — Примеч. ред.) Мгновенно командиром дивизии был назначен Роске, с повышением до генерал-майора. Новость о смерти Хартмана распространилась по дивизии со скоростью пожара. То, что он сделал, воспринимали с двух позиций. Но независимо от точки зрения это был впечатляющий способ ухода. Его преемник за последние несколько дней может приписать себе тот факт, что дивизия не распалась сверху донизу, как другие. В краткосрочной перспективе он даже как-то смог поднять наш боевой дух.
Роске был человеком, отдающим четкие и краткие указания. Ни у кого не было сомнений насчет его веры и намерений, потому что он знал, чего хотел. У него был Рыцарский крест за прорыв его полка к Волге 14 сентября 1942 г. Он получил этот высокий орден явно не потому, что подошла его очередь.
В эти дни отчаяния, незадолго до самого конца, он смог снова мобилизовать войска и создать из остатков прежних дивизий новые центры сопротивления. Коменданты узлов обороны получили приказ, что в случае, если они остаются изолированными, они должны продолжать сопротивление и не принимать приказов незнакомых офицеров из других частей. Благодаря этому приказу стало возможным оставаться вне распространяющегося хаоса. По собственному опыту Роске знал, что только плотно сколоченные подразделения с сильными личными связями остаются боеготовыми.