В Америке
Шрифт:
Когда улеглось океанское волнение, в нем медленно поднялась волна жалости. Теперь он увидел, что она еще моложе, чем он предполагал.
— Сколько тебе лет, Нора?
— Пятнадцать, сэр. — Она возилась с пуговицами штанишек. — Скоро будет.
— Ах, не надо этого делать! — Он отвел в сторону ее руку с искусанными ногтями и сжал в своей. — Много людей приходило с… сверху?
— Сегодня вы — первый, — пролепетала она.
— Все путем, сударик? — прокричал карлик из-за занавески.
— О чем это он? — спросил Рышард.
— Дайте, я приласкаю вас, — сказала девочка. Она вынула руку из его расслабленной ладони и бросилась
— Он хоть не бьет тебя? — прошептал он ей на ухо.
— Только если господин недоволен, — ответила она.
Он позволил уложить себя на спину и почувствовал, как ее растрескавшиеся губы прикоснулись к его щеке. Она приподняла свою хлопчатобумажную сорочку и начала тереться костлявыми бедрами о его тело. Он помимо воли возбудился.
— Я не хочу, — сказал он, приподняв ее на несколько дюймов. — Я дам тебе денег, и ты скажешь…
— О, прошу вас, сэр! — вскрикнула она. — Вы не можете дать деньги мне!
— Тогда я…
— Он узнает, что я вам не понравилась, и…
— Откуда?
— Узнает, узнает! — Рышард чувствовал ее слезы у себя на шее, ее шершавый лобок. — Он все знает! Он увидит по моему лицу, потому что мне будет стыдно и страшно, а потом заглянет, ну, знаете, между ног…
Со вздохом Рышард подвинул ее хрупкое тело, расстегнул брюки, вытащил наполовину возбудившийся пенис и посадил ее снова сверху.
— Не шевелись, — сказал он, осторожно вставляя его между тощими бедрами девочки, немного выше колен.
— Что вы делаете? — простонала она. — Не сюда. Вы должны вставить его туда, где больно.
Глаза защипало от слез.
— Мы играем в игру, — хрипло прошептал он. — Давай представим, что мы не на этом огромном, ужасном корабле, а на маленькой лодочке. Лодка качается, но не сильно, и у нее есть маленькое весло, которое ты должна крепко держать ногами, потому что иначе оно упадет в воду и мы никогда не доплывем домой, но ты можешь закрыть глаза и притвориться спящей…
Девочка послушно смежила веки. Рышард тоже закрыл глаза, все еще терзаемый жалостью и стыдом, а его здоровое тело довершило все остальное. Это была самая печальная история, которую он придумал. И самая печальная игра, в которую он играл.
— Юлиан… — начал Рышард. Он сидел в каюте и смотрел, как его старший товарищ попивал бульончик. — Ты часто бывал в варшавских борделях — ну, перед тем как жениться на Ванде?
— Могу поспорить, намного меньше, чем ты, — сказал Юлиан, выдавив улыбку. — А сейчас вообще почти не хожу. В браке я остепенился.
— Порой это удручает, — сказал Рышард, разрываясь на части между пошлым желанием рассказать обо всем Юлиану и более благоразумным решением сохранить свое приключение в тайне. — Да, удручает, — повторил он, пытаясь вызвать Юлиана на разговор.
— Не больше, чем брак, — возразил Юлиан. — Что такое один грустный час без любви по сравнению с целой жизнью, прожитой с нелюбимым человеком?
Рышард понял, что ненароком вызвал желание исповедаться у самого Юлиана. На какой-то миг слабость молодого человека, у которого никогда не было отца (он умер еще до рождения Рышарда), воспротивилась его второй натуре, натуре писателя, любимое развлечение которого — заставить человека разговориться. Но затем писатель одержал верх.
— Печально слышать, что у вас
— Разлад! — завопил Юлиан. — Знаешь, о чем я мечтаю все эти дни, когда сижу один в каюте и меня выворачивает наизнанку? Я тебе расскажу. Мы доберемся до Америки, отыщем место для нашего фаланстера, а потом, до того как приедут все остальные во главе с Марыной, я исчезну! Никто не узнает, куда я пропал. Впрочем, у меня не хватит на это мужества. Нового Света мне не видать.
— Ты совсем не любишь ее?
— Разве я похож на человека, который способен любить такую дуру?
— Но перед тем, как вы поженились, ты же имел хоть отдаленное представление…
— Да что я знал тогда о женщинах? Она была молода, а я нуждался в товарище. Я думал, что сумею развить ее и она будет меня почитать. Но она просто боится меня. А я не в силах скрыть раздражение. Свое разочарование. — Он тяжело вздохнул. — Ты даже не представляешь, как я тебе завидую! Ты, слава богу, не женат и можешь с чистой совестью ходить к шлюхам, ухаживая тем временем за идеальной женщиной, которой никогда не добьешься…
— Юлиан!
— Я не должен говорить о твоих планах касательно Марыны? Но о них знают все.
— Даже Богдан?
— Уж он-то в первую очередь! Ведь он не так глуп, как моя Ванда.
— И все считают, что я смешон.
— Скажем так… еще зелен.
— Я добьюсьее! Вот увидишь. У них тоже несчастливый брак. Я мог бы сделать ее намного счастливее.
— И каким же образом?
Рышард чуть не сказал Юлиану, что интуиция подсказывает ему: такой человек, как Богдан, не может сделать женщину счастливой в сексуальном отношении.
— Я буду писать для нее пьесы, — пролепетал он.
— Молодо-зелено! — воскликнул Юлиан.
Внезапно Рышарду пришло в голову, что на самом деле Юлиан не заболел, а просто пал духом, но пытается это скрывать.
— Одевайся, и пойдем на палубу, — сказал Рышард. — Поверь, тебе сразу станет лучше.
— Что, флиртовать с девицами? Ты поделишься со мной своими победами?
— Своими победами! — рассмеялся Рышард. — Кто тебе больше по вкусу? Англичанка с лорнетом и томиком «Истории белого рабства» в ридикюле? Испанская танцовщица с кастаньетами? Французская вдова, напевающая «Пойдем со мной, лубовь м-моя» маленькой белой собачонке, с которой гуляет по палубе? Римская графиня, увешанная поддельными украшениями, которая надеется вернуть богатства своего древнего рода, охмурив состоятельного американского женишка? Дама из Варшавы, — да-да, из Варшавы, мы не единственные поляки в первом классе, — которая твердит всем и всюду, что бежит в Америку от московского ига, или ее сестра, которая так соскучилась по родине (правда, она напоминает мне Ванду), что охотно покажет тебе маленький шелковый мешочек с польской землей, который хранит между грудями? Немка, несчастная в браке, которая признается, что ее никогда не привлек бы мужчина, не разделяющий ее восхищения Вагнером? Американка, — Юлиан, ты не поверишь, какие они забавные! — которая предлагает задаром прокатиться по железной дороге папочки? Или, может, болезненная ирландка, она путешествует со своим дядей в третьем классе… — Он рассмеялся над собственным остроумием и находчивостью: конечно, если люди хотят рассмешить, то они обычно не смеются, так почему же он не мог остановиться и хохотал, хохотал до слез? Но вскоре перестал, перевел дух и заявил: — Выбирай любую.