В архивах не значится
Шрифт:
Все еще зоркие глаза Колыннаха не подвели и на этот раз. Свежие оленьи следы и пар освежеванной туши, зависший легким облачком в прозрачном неподвижном воздухе, подсказали ему, что удачливый охотник где-то поблизости.
А хорошо зная таежные обычаи, он не сомневался, что вот-вот может заговорить и его карабин.
– Твоя не стреляй! – вскричал каюр. – Моя якута! Моя Ко-лын-нах!
Владимир уже и сам видел, что это не Делибаш с напарниками. Но при этом он не мог не отметить, как человек с определенным военным
Как только Колыннах прокричал первую фразу, они словно по мановению волшебной палочки исчезли с лыжни, и только желтый дождь сухих лиственничных иголок указывал, что пришельцы тут же расползлись по сторонам, охватывая просеку полукольцом.
Поколебавшись какое-то мгновение и решив, что прятаться нет смысла, Владимир поднялся на ноги и подошел к Колыннаху – его он знал с давних пор, – не выпуская при этом из виду попутчиков якута, затаившихся в засаде.
– Ладимир! – радостно закричал Колыннах. – Улахан Ладимир… – Старый якут прослезился.
И начал звать своих попутчиков:
– Ваша ходи сюда! Бойся нету! Ладимир – хороший человека!
Кукольников исподлобья всматривался в спокойное, мужественное лицо бородача. Жандармский ротмистр (а ему никак нельзя было отказать в проницательности) сразу смекнул, что перед ним человек незаурядный, не какой-нибудь таежный бродяга, варнак, личину которого он надел на себя.
Впрочем, такая маскировка не вызывала удивлений: сколько их благородий скрывалось в колымской глухомани после разгрома Белого движения на северо-востоке России. Не всем удалось укрыться в Китае или перебраться в Америку.
Поэтому Кукольников неожиданно вежливо спросил:
– С кем имею честь?..
Офицерская выправка ротмистра была видна даже под меховой одеждой, и Владимир понял, что перед ним один из защитников «единой и неделимой», которые не очень то стремились воевать, а в основном занимались грабежом местного населения и факторий.
Симпатий к этому сброду он не питал. Впрочем, как и к большевикам, о которых имел весьма смутное представление по той простой причине, что слухи о них доходили в колымские дебри разноречивые, да и те пресекались белогвардейцами самым жестоким образом.
Но, зная, с кем предстоит иметь дело, Владимир решил схитрить, поскольку численный перевес был явно не на его стороне, а замыслы пришельцев ему были неизвестны.
С горькой иронией в душе он назвался:
– Подполковник граф Воронцов-Вельяминов.
– Ротмистр Кукольников! – мгновенно подтянулся бывший служака Жандармского корпуса.
Чинопочитание в царской России всегда было на должной высоте, а тем более – в офицерской среде.
– Поручик Деревянов! – выпучил глаза в сторону графа и поручик, не столько от рвения, сколько от неожиданности.
– Прошу за мной, господа! Приглашаю вас отдохнуть
– Спасибо, господин подполковник! – ответил Кукольников.
Он был явно не похож сам на себя, и Деревянов едва не почесал затылок, глядя, как ротмистр угодничает перед этим графом-подполковником, невесть откуда свалившимся на их головы.
– Полноте, господа, не за что. Долг гостеприимства…
Прихватив с собой охотничью добычу графа (то есть взвалив ее на плечи непривычно грустного и унылого Христони), все двинулись вниз по распадку, стараясь приноровиться к легкому размашистому шагу графа…
Макару Медову и старому Колыннаху поставили палатку неподалеку от избушки – господа офицеры не пожелали делить ложе с туземцами.
Владимир и не настаивал на обратном – в избушке и впрямь было тесновато, а морозы уже пошли на убыль.
Якуты жгли в палатке с вечера костерок, разогревая едва не докрасна несколько гранитных обломков. Камень долго отдавал накопленное тепло, и в их очень хлипком жилище до утра было жарко, как в хорошо протопленной бане. Вскоре на наружной поверхности палатки появился ледяной панцирь, от чего образовался кокон со свойствами термоса.
Христоня тоже решил присоединиться к якутам – лишь бы подальше от глаз господ офицеров.
Он страдал безмерно: и от присутствия под боком туземцев, и по той причине, что его использовали в качестве тягловой лошади.
Владимир в душе хвалил себя за предусмотрительность – кожаный мешок с добытым золотом он хранил после ночной стычки с компанией Делибаша в потайном месте, в скалах. А судя по разговорам и многочисленным намекам и выпытываниям, вновь прибывшие именно за этим сюда и пришли.
Конечно, скрыть то, что он занимается старательским промыслом, ему не удалось – промывочный лоток и кирку незаметно спрятать он не мог. Да и не хотел. Но так как в избушке оказалось совсем немного золота – четверть фунта, добыча последней недели, – Владимир показал его Деревянову и ротмистру и посетовал на фатальное невезение.
Поверили ему или нет, неважно – нужно было выиграть время, чтобы убраться подобру-поздорову и подальше от этих пришельцев. За Макара Владимир был спокоен: якут не отличался болтливостью, а предупрежденный им, тем более.
То, что господа офицеры, не обладая старательским опытом, в скором времени доберутся к золотоносной дайке, тоже было маловероятным, да еще в зимний период. На это потребуется не один месяц и то при условии, что им знаком метод пробных промывок. Или нужно, чтобы они знали точное местонахождение золотоносной жилы.
Но Владимир Воронцов-Вельяминов не учел одно обстоятельство, а именно: ему противостоял человек иезуитской изворотливости и проницательности, которому удивлялись даже в Жандармском корпусе, – ротмистр Кукольников.