В башне

Рославлев Александр Степанович

Иуде

Из глубины померкнувших столетий Явил ты мне, непонятый мой брать, Твой жгучий терн в его победном свете. Пусть гнусы о предательстве кричат! Их мысли тупы, на сердцах их плесень, Постичь ли им твой царственный закат. Ты — свет певцам для вдохновенных песен, Ты, как на башне, — выше облаков, Откуда город меж просторов — тесен. Проклятый город, медлище рабов, Где скорбно — бледный, нищий их учитель Бросает зерна рабских, нищих слов. И с башни в город сходишь ты, как мститель, За их права, несешь ковчег борьбы, Чтоб дать им мощь и пирную обитель. Вот распят Он, но лик его судьбы Не возбудил кровавой жажды мщенья. Рабы стоят и смотрят, как рабы. Ты проклял их. Преодолев сомненья, Прозрел в веках достойнейших тебя, И

смерть твоя — святое утвержденье, Что ты спасал, страдая и любя.

В башне

Над морем и городом в башне живу. Я песни пою одиноко. Там волны, там люди, как сонь наяву, Его я изведал до боли глубоко. Отсюда виднее мне зори востока, Своими соседями птиц я зову, И рад, что давно и высоко Над морем и городом в башне живу.

Ночь

О эта ночь!.. с тех пор моя душа, Перестрадавши тысячи распятий, Питает солнце, огненно дыша. Казалось, в каждом громовом раскате Был черный смех всех ужасов земли, Весь пирный ад их каменных зачатий. В разрывах туч, которые ползли, Как пьяные, незрячие уроды, Метлища молний яростно мели. Один удар, обрушившись на своды, Потряс всю башню, треснула стена И загудели в зал подземный ходы. Еще удар, еще… и тишина Безумней самой богохульной клятвы. И в этот миг предстал мне Сатана. «Вот полдень мира», рек он, «на закате вы Придите все опять моим путем, Прославь мой серп и предскажи час жатвы». Я внял и с гордо поднятым челом Вещал повсюду голосом столетий, И каждый час был мрачным торжеством. Но как-то раз в цветах, в весеннем свете, Увидел я играющих детей, Стал говорить им и смеялись дети, И я постиг вернейший из путей.

В городе

Мне тесно здесь, как в тесной западне, Я о полях мечтаю, как о чуде, И с едко болью мыслю о весне. Мне надоели комнатные люди, Я стал ночным, ищу призывных встреч Красивого лица, манящей груди. Меня пьянит прерывистая речь, Мгновенный пыл, с моим обманно слитый, Согласность губ и содроганье плеч. Роскошен пир, безумно пережитый, Но при конце я, как неловкий вор, Смущенно пью свой кубок недопитый. Я силюсь скрыть мой боязливый взор, Притворный вид, ненужные движенья И ей, и мне ненужный разговор, Меня стыдит намеренность сближенья. Я сознаю, что оправданья нет, Пытливо жду и скорю замедленья. Еще вопрос, еще один ответ, Закрыта дверь и я бреду уныло, Вновь смех колес и вкрадчивый рассвет… Опять хочу забыть, как это было, Но бледность ног при ламповом огне, Слова и трепет чувственного пыла… Быть может сплю, быть может сон во сне? Нет, явно близко — солнечное знанье — Проклятье дню! — здесь все, как в западне, И каждый шаг, и каждое желанье.

Весна

Блестят оттаявшие крыши, Ломают лед на мостовой И небо солнечней и выше Над гулом жизни городской. Иные краски зарябили… На окнах, в лужах свет дрожит, Гудя снуют автомобили, И звонок мерный стук копыт. Потоком лиц многообразным За мыслью мысль увлечена; К случайным встречам и соблазнам Зовет пьянящая весна. Вот в черном платьи, в шляпке черной, Глаза, как синие огни, Прошла с улыбкою покорной… О если б лес, и мы одни. На чуть просохшей теплой хвое, Среди стволов, среди теней, Над нами небо голубое И шум разнеженных ветвей. Весной мы в городе так жалки, В душе так много едких злоб. Смотри, на белом катафалке В цветах железных белый гроб. Трясется с ельником тележка, И ветки в лужах под ногой. Какая дикая насмешка Над юной жизнью, над весной. Средь купли города в мены За час забвенья страшен спор. Проклятье вам, глухие стены, Скорее в поле, на простор! Цветы и солнце мы забыли, А город все еще не сыт… Гудя, снуют автомобили, И звонок мерный стук копыт.

С улицы

В мертвенном свете стеклянных шаров Женщина в каменной маске, Нужная взбодренность четких шагов, Встречи безличны,

заучены ласки. Сердце изжило, забыло мечту, Первые взгляды, пожатья, Солнце и яблоня в нежном цвету, Радостней цвета их белое платье. Режущий ветер качает шары, Снег от мороза хрустит под ногами, Улица в наглом захвате игры Телом продажным, тупыми словами. Кто он, который придет и возьмет, Вялый, поникнет на груди. Снова и снова она проклянет: Дьявольской город — ни звери, ни люди. Смерть с нею заживо правит пиры, Смятое ложе, гробница. Режущий ветер качает шары, Черная шляпа, как черная птица.

Арлекин

За кулисою один У заветной дверцы Плачу, бедный Арлекин, О разбитом сердце. Гаснет лампа, все тесней Обступают тени, Вторит ночь тоске моей Песнею осенней. Вот твой бубен, обруч твой, Звездная повязка. Где теперь ты, что с тобой, Золотая сказка?.. Лейтесь слезы вы мои, Бисерные блестки Мойте слезные ручьи Грязные подмостки. Хлещет дождик, ветер пьян, Вздулась парусина, Пропади ты, балаган, С горем Арлекина.

«Ослепший месяц странно гас…»

Ослепший месяц странно гас, Вокруг менялись очертанья, Куда-то тихо плыли зданья И кто-то в даль спешил от нас. Мы шли. Был страшен ранний час, Был страшен каждый миг сознанья, А месяц гас, и плыли зданья, И кто-то в даль спешил от нас.

Сон

Я трепетал, наш путь был горд и страшен, На встречу нам плыл облачный чертог, Багрянцем роз и золотом украшен. На грани медлил огнеликий бог, И кругозор туманился широко. Я посмотрел и оглянуть не мог. Мелькнули срывы белого потока, Верхи камней и скалы на весу, «Ко мне, ко мне», — шумел он издалека. На склоне лес и тайное в лесу. Он слал привет. Я вспомнил дев пещерных, Их вольный смех и дикую красу. Поля, селенья на уступах верных. Туда, туда. Но снова синева. Тревожней высь и шум от взмахов мерных. Теснило грудь, мутилась голова, За мыслью мысль противилась несвязно. И были мне орлиные слова: «Учись парить без страха и соблазна».

Дьяволы города

Дьяволы города, цепки их сети, Над бредящим городом черный покров, Хмурые улицы в мертвенном свете Колеблемых ветром стеклянных шаров. Дьяволы города, купли и мены, Кто не предатель, кто здесь не лжет? Справа и слева все стены и стены, Вывески, вывески, пасти ворот. Дьяволы города все запятнали. Бледный мечтатель в камнях тюрьмы. Чахлые дети в промозглом подвале, Женщина с сердцем страшнее чумы. Дьяволы города, все им не сыто, До боли изведана каждая ночь. А дни? Иль не знаете, солнце убито. Прочь из проклятого города, прочь!

Цветок

Дочь солнца и земли, Она была цветком, И от людей в дали Росла в лесу глухом. Сошлись мы в поздний час Меж уличных огней, И страсть взманила нас От шума и людей. Смеялся в хрустале Янтарный бес вина, Свет гас и в теплой мгле Мы были два звена. Я вкрадчиво шептал, Как шепчет ветерок, Я нежно целовал, Я знал, она цветок. Мелькнула сказкой ложь, Вновь улица, рассвет… Спросил я: «ты придешь?» Сказала: «да», как «нет».

Дочь города

Когда затихнет город гулкий, Она, дочь бездны городской, Сойдет в кривые переулки С плаката модной мастерской. На перекрестке, молча, станет И как судьба подстережет, Полночный взгляд ее заманит И черной молнией зажжет. На миг преступишь в знойном чуде Заклятье стен и смех колес, Целуя дерзостные груди И шелк дурманящих волос. Но глянет утро из тумана В заголубевшее окно, Поймешь, что сердце было пьяно И лживым сном обольщено. К степным просторам нет возврата. Не будет солнечных побед, Смотри, опять она с плаката, Смеясь, кричит тебе вослед.