В белую ночь у костра
Шрифт:
Он попал в струю, которая быстро несла его к нашему — правому — берегу, потому что река поворачивала здесь налево.
Возле берега он соскочил с бревна и направился к нам, широко шагая, а бревно медленно поползло дальше.
Чанг коротко тявкнул и кинулся вниз по берегу.
— Он его разорвёт! — крикнул я.
— Не беспокойся!
— А кто он, этот человек?
Дядя ничего не ответил.
Человек уже подходил к нам, неся на руках Чанга — тяжёлого Чанга он нёс, как пушинку, а Чанг вертелся у него на руках и весело повизгивал, пытаясь лизнуть его в нос.
Человек
Человек опустил Чанга на землю и кинулся к дяде. Они обнялись как сумасшедшие — так, что кости захрустели! — и трижды облобызались. Чанг прыгал вокруг них — тоже как сумасшедший.
Несколько секунд человек молча смотрел на дядю, держа его за плечи, потом сказал:
— Сколько воды утекло, как мы не видались! Я тебя очень ждал!
Голос у него был сиплый.
— Познакомься, — сказал дядя. — Миша, мой племянник…
— Порфирий, — прохрипел человек, протянув мне руку.
Моя рука просто потонула в его ладони!
— Ну, пошли, пуншику выпьем за встречу, — сказал дядя.
— Пойдём дак! — рассмеялся человек.
Нетленное сердце
Палатка наша стояла на высоком бугре, над изгибом реки.
«Весёлое место», — как сказал Порфирий, когда мы подошли к стоянке.
Костёр наш давно молчал, зола была чёрной и мокрой от дождя, угли потухли, и дядя сразу же послал меня с котелком по воду, а потом за дровами, а сами они с Порфирием о чём-то там разговаривали. Я понимал, что им нужно поговорить, может быть даже побыть одним — я сразу понял, что Порфирий не простой человек, — и всё-таки мне было обидно, что меня отослали.
Я собирал сухие дрова в небольшом распадке позади бугра. Здесь притулилась полуразрушенная избушка, без крыши, с развороченными стенами, а вокруг неё вся земля была чёрная, обгорелая, торчали из земли высокие обгорелые пни и целые сухие, подгоревшие снизу деревья с голыми сучьями, и повсюду — вокруг мёртвой избушки, мёртвых деревьев и пней — буйно рос на чёрной земле красавец иван-чай, высокий, пирамидальный, с тёмно-розовыми цветами на верху стебля.
Печальное было место — хотя иван-чай не был печальным — и тихое: шум реки сюда почти не доносился.
Я быстро набрал обгоревших палок и полешек, связал их верёвкой, взвалил вязанку на плечи, прихватил ещё правой рукой длинный сухой можжевеловый корень и полез вверх по склону.
Когда я вылез на бугор, я сразу же услышал монотонный шум реки и увидел, что наш костёр уже дымится, в белом дымке над ним вспыхивают иногда язычки огня, а дядя с Порфирием стоят и разговаривают. «О чём они там говорят?» — подумал я.
Облачный потолок над землёй просветлел. В сущности, это был не один потолок, а несколько: облака текли многоярусно. Внизу быстро бежали редкие рваные облака молочного цвета, над ними поспешали облака рыжеватые, дальше — голубые
Я подошёл к костру и сбросил наземь вязанку. Котелок уже кипел над огнём.
— Что это ты такой мрачный? Устал? — спросил дядя.
— Нет, — сказал я.
— Конечно, наработался дак, — просипел Порфирий.
— Ничего не наработался! — сказал я сердито и плюхнулся у костра на землю.
— Ну ладно! — строго взглянул на меня дядя. — Принёс вязанку дров…
— Мне тоже интересно, о чём вы тут говорите! — крикнул я.
— Мы ещё толком и не начинали, — сказал дядя. — И секретов у нас от тебя нет.
— Знамо нет! — улыбнулся Порфирий.
— Накрывай лучше на стол! — приказал дядя.
Я принёс из палатки всё необходимое — еду, чай для заварки и заветную дядину фляжку.
Столом нам служил большой плоский камень. Я расстелил на камне клеёнку как скатерть, разложил на ней еду и поставил кружки.
— Посмотри, как я сервировал стол! — сказал я.
— Молодец! — глянул в мою сторону дядя — он заваривал чай в маленьком жестяном чайничке.
Дядя всегда возил с собой этот чайничек, заваривать чай дядя был мастер! Потом дядя сел к «столу» так, чтобы костёр был от него по правую руку и чтобы он мог легко, не вставая, достать рукой чайник и котелок. Разливать чай дядя тоже никому не доверял — он всегда разливал его сам и первый чай сливал в свою кружку. Всё у дяди было продумано, не то что у некоторых!
Настроение у нас было приподнятое, как всегда перед едой у костра да ещё когда к вам пожалует гость. Сидели мы красиво, что и говорить! Я хотел бы так сидеть всю жизнь, конечно — с перерывами.
Единственное, что нам мешало, — это комары. Дождь давно кончился, комары обсохли — где-то там под своими листиками, — воспрянули духом и заплясали над нами свой бесконечный танец.
Сбоку костра лежала толстая сухая сосна с необрубленными сучьями, которую притащили мы с дядей. Пламя костра лизало щербатую коричневую кору, всё более разгораясь. Иногда сосна звонко стреляла в нас красными искрами, которые гасли в воздухе и опадали на клеёнку белёсыми лепестками. На сучьях над костром сушились наши портянки, штаны и куртки. Сами мы были уже в сухой одежде.
Дядя между тем «колдовал»: он разлил крепкий дымящийся чай по кружкам, наложил сахару, добавил спирту из фляжки — себе и Порфирию побольше, мне чуть-чуть — и поднял свою кружку. Мы с Порфирием тоже подняли кружки. А Чанг судорожно зевнул и проглотил слюну.
— За встречу! — сказал дядя.
— Будем здоровы! — проникновенно просипел Порфирий.
Я тоже сказал «будем здоровы» и отхлебнул большой глоток пунша. Пунш был горячий и сладкий и чуть горьковатый от спирта. Тепло от него сразу разливалось по всему телу.