В бою антракта не бывает
Шрифт:
– Да, ты похож на меня. – Разглядывая лицо Егора, Романов нежно провел по нему пальцем – от подбородка до лба, поправляя упавшие на глаза волосы. Это была жуткая, ласковая прелюдия к смерти, протяжная, лиричная и нежная, похожая на прохладный, ленивый ручеек. – Не думай обо мне плохо, Егор, я добрый. Правда, ведь? Ну, скажи мне: «Ты добрый». А я отвечу тихо-тихо, нежно-нежно: «Да, Егор, я добрый и ласковый». Скажи...
Шепот стал едва различим. Романов губами почти касался лица своей угасающей на глазах жертвы. Тот уже начал умирать. Потихоньку. Кожа стянулась, окончательно
– Егор... Какое хорошее у тебя имя...
Губы Романова переместились к уху Мазинского, чтобы, возможно, в последний раз для жертвы не раскрыться, а разверзнуться. И Румын закричал так громко, что застонали оконные стекла и заложило собственные уши. И за этим криком не было слышно пистолетного выстрела. И непонятно, от разрыва сердца умер Егор или же убила его пуля.
Романов обернулся на Дэна Гольянова. Тот был на волосок от смерти.
Спокойный голос Романова едва не убил его:
– Маньяки тоже человеки... Что, напугал я тебя? Э, э! Ты не загнись, рано еще. Иди сюда, ложись рядом со мной. – Костя рассмеялся. – Шучу. Но ты тоже умрешь. Я для тебя придумал хорошую штуку. – Костя сжал кулак, поднес его к лицу и улыбнулся.
Гольянов с ужасом наблюдал за приготовлениями маньяка. Если бы тот стал точить огромный нож, периодически пробуя его остроту, и то не вызвал бы столько страха. Он был безумен. Зачем он привел жертву в подвал и привязал к верстаку? Свалил на пол стеллаж с инструментом, уронил металлический ящик, шкаф. Зачем он сам упал между стеллажом и ящиком, вертит башкой, сучит ногами?.. Что задумало это чудовище, какую пытку?.. И если над Егором маньяк работал не закрывая рта, то сейчас молчал, только громкое сопенье раздавалось в подвале.
Романов медленно подошел к жертве и распаковал полоску мозольного пластыря. И снова в полном молчании показал жестом: «Сомкни губы». Гольянов отчаянно замотал головой. Костя, не медля ни мгновения, воткнул свой кулак ему под ребра. Дождавшись относительно ровного дыхания жертвы, повторил немую просьбу и аккуратно заклеил Дэну рот. Потом снова попробовал себя в артикуляции: «Не жмет?» Отвел его в то место, где недавно бесновался сам, усадил между опрокинутым стеллажом и металлическим ящиком.
Хватит, слезно просили глаза Дэна, я уже напуган, неужели непонятно? Хватит, а? Хватит. Как там тебя зовут?
То ли немая мольба подействовала на монстра, то ли он сжалился, но коснулся пальцами пластыря. И в глазах Гольянова вспыхнул торжествующий огонек победы. Но тут же погас: Романов еще сильнее прижал его ладонью. И только после этого снял шапочку-маску.
Его лицо было мокрым, розовым. Серо-голубые глаза смотрели чуть устало, но с насмешкой. Короткая светлая бородка и длинная челка, упавшая на глаза, придали его облику доброты:
– Забыл меня? – спросил Романов. – Я работал в банке. Топ-менеджером в одном из кредитных отделов. Ты решил отправить меня на тот свет лишь потому, что не хотел отдавать то, что тебе никогда не принадлежало. Ты хотел сколотить капитал и приумножать его, утопая в роскоши. Ты больший идиот, чем тот псих, который убивает особей вроде тебя,
Костя полез в карман, вынул что-то и, пряча, завел руку за спину. Вопросительно приподнял подбородок: «Ну, угадай, что у меня в руке?»
И Дэн, вот только сейчас узнавший Костю, так же мотнул головой: «Что?» И смертельная тревога вдруг понеслась вскачь: «Что? Что там у тебя?! Костя!Покажи!! Ну, покажи!
Романов смотрел, как Гольянов, рискуя свернуть шею, старается заглянуть ему за спину. Что он держит за спиной? Что-то маленькое, небольшое, что свободно умещается в кармане. Что может уместиться в кармане? Жертва сама пытала свои мозги, сердце, душу, глаза, которые уже орали: «Что там у тебя?!!»
Костя подошел еще ближе, присел на корточки. Медленно высвободил из-за спины руку и поднес сжатый кулак к своему лицу, повернул, разглядывая тыльную сторону, снова повернул:
– Угадал?
Дэн затряс головой:
«Нет!»
Румын наклонил голову, прислушиваясь к тяжелому, через нос, сопению жертвы.
Отжал один палец.
Обезумевшие глаза Гольянова впились в приоткрытый участок ладони, покрытый сетью линий, будто по ним пытаясь определить, что скрывается от его взора, заодно и свою судьбу.
Ничего не видно.
Романов отжал второй палец.
Что-то белое.
Третий палец.
Да, белое, сделанное из пластмассы, очень, очень знакомое.
Четвертый и пятый.
А в глазах Дэна недоумение: «Шутка?»
На ладони Румына лежал предмет, который нельзя было назвать орудием пытки, тем более убийства, им не напугаешь даже малыша, если, конечно, не: прищемить тому пальчик.
«Нет, нет! Только не это!– взмолился Гольянов. – Только не так!!»
Романов придержал мотающуюся из стороны в сторону голову Дэна и прицепил ему на нос бельевую прищепку.
Гольянов, отдавая все силы, замотал головой, то наклоняя ее к левому, то к правому плечу, то пытаясь сбить прищепку ударом подбородка в грудь. Пробовал включить в работу и связанные ноги, но колени не доставали. Ах, если бы не связанные за спиной руки.
Воздуха катастрофически не хватало, он словно загнивал в груди и был непригоден для дыхания. Гольянов кое-как мог выдохнуть, пуская лопавшиеся пузыри, издавая то мычащие, то противно квакающие звуки, а вот вдохнуть.
Несильно сдавленный прищепкой нос работал сейчас на манер обратного клапана.
Перед его глазами уже поплыли радужные пятна, но рассудок еще в состоянии был подсказать очередной, он же отчаянный, он же бесполезный ход. Гольянов спиной касался стены. Он был сдавлен с одной стороны металлическим ящиком, доходившим ему до плеча, с другой – стеллажом, и у него не было шансов повалиться на бок, чтобы сбить прищепку. Ему оставалось одно, что подсказал ему уже подернутый дымкой разум: продвинуться вперед, подгребая под себя ногами, откинуться и только после этого избавиться от прищепки – простым поворотом головы, задевая ею о шкаф или стеллаж.