В бурях нашего века (Записки разведчика-антифашиста)
Шрифт:
И вот мы отправились в обратный путь. Во Львове мы провели лишь одну ночь. В Кракове, напротив, я пробыл два дня, так как должен был выполнить свое обещание посланнику фон Вюлишу и рассказать ему кое-что о своих впечатлениях, полученных во Львове и в Киеве. Мы просидели с ним до раннего утра. В Кракове у него явно не было никого, кому бы он мог излить свою душу. И когда я закончил свой рассказ, он не скрывал своей глубокой тревоги за возможный исход этой войны, за будущее Германии.
Прощаясь, он настоятельно просил меня обязательно заглянуть к нему, если мне вновь случится приехать в Краков. Такого случая, однако, более не представилось.
Кажется, в конце 1942 - начале 1943 года в МИД я узнал о том, что посланник фон Вюлиш скончался в Берлине
"Окончательное решение"
Возвратившись в Берлин, я прежде всего условился с Ильзой Штёбе о встрече. Была середина октября 1941 года. Заканчивался четвертый месяц "восточной кампании" - задуманного нацистской Германией "блицкрига" против Советского Союза. Что касается установления связи с Центром, то Ильза Штёбе не могла сообщить мне пока ничего утешительного.
Затем я принялся за подготовку отчета Кизингеру о результатах моей поездки. Этот отчет я хотел сделать по возможности устно, передав ему лишь некоторые непригодные для нацистской пропаганды записи, сделанные во Львове и в Киеве. Докладывая Кизингеру об увиденном и услышанном мной, я старался говорить тоном человека, раздосадованного тем, что непредвиденные обстоятельства помешали ему выполнить порученное задание так, как ожидало от него начальство. Это представлялось мне единственно возможным способом описать, с использованием ставших мне известными подробностей, ужасные преступления, совершенные и каждодневно совершаемые от имени Германии и по поручению ее нацистских заправил в Польше, на Украине, а также, конечно, и в других местах. Я хотел, чтобы у господ из берлинского министерства иностранных дел не оставалось никаких сомнений в том, что они работали на шайку убийц, на клику преступников. Я решил и, пожалуй, не без оснований, что гестаповцам будет совсем не просто обвинить меня в "подрыве военной мощи", или в "разглашении военной тайны", или в "гнусной пропаганде", направленной против "третьей империи". Ведь я всего лишь отчитывался перед руководством своего учреждения, учреждения именно этой самой "третьей империи", правдиво докладывая о результатах своей служебной поездки. А это входило в мои служебные обязанности.
Я, разумеется, не назвал тех, кто информировал меня в ходе поездки. Докладывая информацию из Кракова, которая этим сотрудникам МИД должна была быть известна, поскольку министерство иностранных дел имело в Кракове своего представителя, я сослался на "абсолютно надежный источник". Сообщая информацию о Львове и Киеве, я сказал, что получил ее от офицеров вермахта, с которыми имел беседы, поскольку они должны были вывести меня на заслуживавших доверия польских и украинских интеллигентов, работавших в их учреждениях. Следует отметить, что у меня и не спрашивали, от кого именно я получил сведения, о которых докладывал в МИД. Я понял, что я, так сказать, балансировал на канате без сетки. Но молчать об ужасах, происходивших в Кракове, Львове и Киеве, я не мог. Нельзя было допускать, чтобы кто-либо из руководящих чиновников нацистского министерства иностранных дел мог позднее оправдываться тем, что он-де не знал ничего конкретного о политике массовых убийств и геноцида, которую помогал осуществлять.
Кизингер выслушал мой доклад молча, не задавая каких-либо вопросов. Время от времени он что-то записывал в блокнот. Когда я в заключение выразил сожаление, что не смог в сложившейся обстановке выполнить порученное мне задание так, как он, видимо, ожидал, он ответил, что тут уж действительно ничего не поделаешь.
С одной стороны, я вздохнул с облегчением, с другой - настороженно ждал, какой резонанс вызовет этот отчет, который, возможно, был не первым отчетом подобного рода.
Когда через два дня я вышел на работу, меня ожидало уведомление, что помощник статс-секретаря Вёрман и еще один из руководящих чиновников МИД просят меня доложить им о результатах поездки. Я должен был явиться в 15.00 того же дня в приемную помощника статс-секретаря.
Когда я пришел в приемную, меня сразу же пригласили в кабинет Вёрмана. Будучи уверенным, что среди присутствовавших находились высокопоставленные функционеры нацистской партии, я, щелкнув каблуками, по всем правилам приветствовал их возгласом "Хайль Гитлер!". Я должен был рассказать присутствовавшим господам неприкрашенную правду, не подвергая себя при этом опасности. Из 10 - 12 присутствовавших я знал помощника статс-секретаря, министериальдиректора Виля, который руководил отделом торговой политики МИД, посла Риттера, в состав выезжавшей в Москву торговой делегации которого я когда-то входил, Кизингера, которому я, несомненно, был обязан своим выступлением в столь избранном кругу, и, наконец, моего бывшего непосредственного начальника в германском посольстве в Варшаве, тогдашнего советника посольства Крюммера, ставшего теперь посланником.
Он был последним руководителем земельной группы "Польша", входившей в состав зарубежной парторганизации НСДАП, а теперь занимал неясный для меня руководящий пост в германском отделе МИД.
Помощник статс-секретаря кратко представил меня присутствовавшим и попросил затем приступить к сообщению о впечатлениях и наблюдениях, сделанных в ходе поездки в Краков, Лемберг и Киев. Кое-что об этом ему уже рассказал Кизингер, заметил он, и он полагает, что мое сообщение представит интерес для всех присутствующих.
Рассказывая о Кракове, я увидел, что мои слушатели уже вполне были в курсе. Когда я излагал события во Львове, мне стало ясно, что мои слушатели кое-чего еще не знали. Описывая, что произошло всего лишь несколько недель тому назад в Киеве, я обнаружил, что некоторые из присутствовавших были смущены. Ведь передо мной находились люди, в повседневные обязанности которых входило представлять и разъяснять за рубежом все действия нацистского режима и пытаться оправдать его военные преступления.
В заключение своего выступления я заметил, что ввиду политической остроты описанных мною событий я не делал записей. Поэтому, сказал я, прошу не требовать от меня письменного отчета. А если он все же нужен, то я просил бы дать мне соответствующее официальное поручение.
Помощник статс-секретаря заявил, что не считает необходимым предоставление письменного отчета. Из этого он и будет исходить в дальнейшем, а потому просит меня принять к сведению, что обсуждавшиеся здесь вопросы следует хранить в строжайшей тайне. Если присутствующие здесь господа не имеют вопросов к докладчику, то я свободен. Вопросов не было.
На следующее утро мне позвонил посланник Крюммер, который попросил меня как можно скорее явиться к нему. Когда я пришел в германский отдел, он сразу же принял меня, сказав, что хотел бы обсудить со мной кое-какие вопросы. Перейдя к делу, он просил меня хранить в строжайшем секрете то, что я узнал во время своей служебной поездки в Киев. В противном случае, подчеркнул он, мне грозят весьма неприятные последствия. То, что я узнал в Лемберге и в Киеве, несомненно, может произвести на человека большое эмоциональное впечатление. Но мне надо помнить, что речь идет об "окончательном решении не поддававшихся ранее решению проблем" и обычные до последнего времени моральные нормы не должны быть помехой этому. Он считает, что мне совершенно необходимо забыть о некоторых событиях, о которых я узнал в Лемберге и в Киеве.