В цепи ушедших и грядущих

Ленский Евгений

Вова с порога проворно нырнул в закуток лаборатории, вытащил оттуда громоздкий ящик на колесах и установил его посредине комнаты. К ящику придвинули стул, на стул усадили Славу. Вова надел на правую Славину руку приборчик, похожий на металлическую рукавицу, и сказал:

— Начинаю. Возбуждай в себе любые эмоции, все сгодится. Можешь разговаривать, ругаться даже объясняться Вале в любви.

— Если буду объясняться — обойдусь без помощи ваших усилителей, — отпарировал Слава. — А почему вы не надеваете мне на голову шлема, не опутываете мой череп

индикаторами, датчиками и проводами? Только у Свифта лапутяне высчитывали все данные человека по объему его большого пальца. Зато лапутяне вечно врали в своих вычислениях.

— Мы не соврем, — успокоил его Вова. — А шлемы на голову уже использовали фантасты и киношники. Мы серьезные ученые, нам фантастика не годится. Воздействуем на мозг через руку, это удобней.

И Слава, и Валя ожидали чего-то необычайного, но несколько минут прошли в тишине и молчании. Затем необычайное свершилось. Ящик вдруг затрясся, из его недр вырвались хрип и стук. Вова с воплем отчаяния метнулся к стене и нажал какую-то кнопку. Трое изобретателей склонились над ящиком. Он уже не хрипел и не дрожал, а только слегка дымился. Слава напомнил о себе:

— Эдиссоны, что случилось?

— Да подожди ты! — невежливо отозвался Шура. — Не до тебя, не видишь, что ли?

— Хоть снимите с меня эту железную рукавицу, — попросил Слава.

— Сам снимай. Теперь она ни к чему.

Слава с усилием стащил с руки приборчик и подошел к замершему ящику. Валя тоже приблизилась к экспериментаторам, но держалась осторожно, как если бы недавно хрипевшая и дергавшаяся машина грозила опасностью. Шура с негодованием воскликнул:

— Что я говорил! Жуткая скрытая отрицательность. Только немного усилили эмоции — бах! — все предохранители перегорели. Сколько тайного зла в человеке, а казался таким хорошим.

Вова уныло возразил:

— Обратное тоже верно. Если у подлинно хорошего человека крупно усилить его мелкую отрицательность, то появится острая дисгармония и динамо-магнитный эффект будет таким же разрушительным.

Оба начали спорить, что же все-таки преобладало в Славе — скрытая отрицательность или явная положительность. Семен сурово оборвал спор:

— О пустяках болтаете! Самое главное теперь — восстановить аппарат. А для этого: отчет начальству о неудаче испытания, просьба о деталях и материалах, — месяц, не меньше. — Он повернулся к Славе: — Извини, друг, но опыт завершить не можем. Кто виноват — твоя психология или недоработка нашей схемы — разберемся потом. Наведайся недельки через две—три.

Слава взял Валю под руку. В ближайшем кафе они вдоволь наговорились о неудавшемся эксперименте. Происшествие стало рисоваться в иных красках, чем казалось поначалу в лаборатории. Валя заливисто хохотала, вспоминая жуткий хрип, вдруг исторгнувшийся из недр аппарата: будто человека душили. Но ей по-прежнему казалось, что Слава поступил, как герой, добровольно ставший объектом опасного опыта, — хорошо еще, что его не довели до конца, ведь и Слава мог затрястись и захрипеть, как тот аппарат. И Слава гордился

своим смелым решением идти в подопытные кролики, радуясь одновременно, что эксперимент прервался в какой-то, видимо, опасный момент.

Он и отдаленно не мог представить себе, во что завтра выльется эта удача.

3

После уроков созвали очередной педсовет. Вначале шло обсуждение неполадок с расписанием, немного подискутировали по поводу эффективности мер по борьбе с курением. Затем Николай Петрович взял слово для важного сообщения.

— Я вчера был в районе, — сказал он, потирая пальцами нос — Должен вам сказать, что в этом учебном году большинство школ района будет работать без отстающих. У нас тоже дело обстоит неплохо, и в целом ученики с программой справляются. За некоторыми, однако, исключениями.

Все повернулись в сторону Славы.

— Да-да, — подтвердил Николай Петрович, — вы правильно поняли. Школа у нас маленькая, классы небольшие. Казалось бы, возможность для успехов есть. А вот на же тебе — в первой четверти в седьмом классе по русскому языку намечается одиннадцать двоек, в девятом по истории восемь, в десятом — девять!

— Какой ужас! — ахнула Марья Сергеевна, преподаватель домоводства. — Не может быть!

— Да нет, может, — подхватила Ирина Павловна, завуч по внешкольной работе. — Но не должно!

Ирину Павловну ребята прозвали Ира-лошадь, имея в виду ее внешность и голос. Слава с удовольствием повторил про себя эту кличку и улыбнулся. Улыбку заметил Николай Петрович.

— Станислав Петрович, — сказал он мягко, — я бы на вашем месте не улыбался. Да-да, товарищи, я далек от мысли, что наш новый коллега не компетентен. Однако, знание кое-каких тонкостей педагогического процесса, к сожалению дает только долгая практика, а ее нет.

Слава вспыхнул. Он был хорошего мнения о своих уроках.

— Я не прошу скидок. Но липовых троек ставить не буду.

— Значит, по-вашему, — обернулся к нему учитель математики, пожилой, седой, с солидным брюшком и очень уважаемый Семен Семенович, — значит, по-вашему, если в классе нет двоек, то учитель очковтиратель? У меня, к примеру, двойка — редкость. Значит, я намеренно и незаслуженно завышаю оценки? — Семен Семенович славился своей методичностью. — Стало быть, я — очковтиратель?

— Смотря с какими требованиями подходить к ученикам, оценкам…

— Да или нет?

Слава взорвался.

— Да, да! Уверен, что вы иногда завышаете оценки.

Семен Семенович встал, принял стойку “смирно”. Пиджак был застегнут на все пуговицы.

— Я двадцать один год преподаю в школе. Двадцать один год учу детей не только правилам математики. Я учу их взгляду на жизнь, правде, да, да, правде! И большинство моих учеников идет по жизни прямыми, а не ломаными линиями. И вот… Извините, Николай Петрович, я допускаю, что наш молодой коллега погорячился, но все же прошу разрешения выйти, передохнуть от этого тягостного для меня разговора.