В час дня, Ваше превосходительство
Шрифт:
Штаб Ярославского отряда Северной Добровольческой армии 8 июля объявил, что Добровольческая армия находится с Германской империей в состоянии войны. Так как военные действия не привели к желаемым результатам и дабы избежать дальнейших разрушений; и избавить жителей, от неисчислимых бедствий, Ярославский отряд сдался в плен и сложил оружие. Передача русскому правительству захваченных нами военнопленных будет произведена в г. Москве на основании Брестского договора, с соблюдением всех международных законов
Председатель обер-лейтенант Балк.
Дано в городе Ярославле 21 июля 1918 года».
Остатки разбитого ярославского отряда Северной Добровольческой армии укрылись в Волковском театре.
Обер-лейтенант выставил у театра караул из двадцати девяти немцев, бывших военнопленных, вооружив их винтовками, которые сдали мятежники.
Через полчаса к театру подошел рабочий отряд.
Командир отряда Никитин искренне удивился, увидев возле театра немцев с винтовками.
— А ну, ребята, узнайте, что они тут делают?
К Никитину привели обер-лейтенанта Балка, он был в парадной форме, с белым парламентерским флажком, без оружия.
— Председатель комиссии по делам военнопленных обер-лейтенант Балк прибыл для переговоров.
— Кес ке се? — со смехом спросил кто-то. — Что это за цапля?
— Прекратить смешки! — крикнул Никитин и, взяв под козырек, спросил Балка: — Вы решили нам помочь? Загнали подлюг в театр? Давайте вместе выкуривать их оттуда.
Балк дал свое воззвание. Командир читал вслух. Последние строчки: «…с соблюдением всех международных законов и прав» — встретили возмущение и крик:
— Кончай эту волынку!
Никитин аккуратно сложил воззвание, положил в карман.
— На все: на размышление, на отвод ваших войск — даю десять минут! Ауфвидерзейн, герр Балк!..
Под вечер Андрей с сотрудником губчека Золиным обходили Ярославль. Казалось, все молодое, здоровое население в разрушенной части вымерло, — по пепелищам в поисках остатков своего добра бродили одни старухи.
На Пошехонской улице на земле сидела худая старуха. Рядом лежал измятый самовар. Левой рукой бабка прижимала швейную машину.
— От Демидовского лицея остались одни трубы, — рассказывал Золин.
Еще одна бабка несла небольшую икону в обгорелом киоте и рыжего мокрого кота.
Валялась вывеска: «Разумное развлечение. Театр миниатюр». Около остатков балагана лежала мертвая лошадь.
— Подожгли, бандюги, обе дунаевские фабрики — махорочную и спичечную. От завода Эпштейна осталась только котельная. Видишь, за Волгой развалины? Это мельница Вахромеева, а желтое — бывшая семинария, ни одного окна. Крыша привалилась…
На краю большой лужи на Рыбинской улице стоял на коленях пожилой человек в белой рубашке с закатанными рукавами. От черных в узкую серую полоску брюк остались одни клочья. Мужчина старательно,
Андрей спросил мальчика:
— Что это он делает?
Мальчик отвернулся. Мужчина откинул со лба темные, начавшие седеть волосы и спокойно ответил:
— Понимаете, господа, как все нехорошо вышло. Мне господину Оленину заказ сдавать. А я пятно… Подсолнечное масло! Хуже ничего нет…
Подошла женщина в черном платке.
— Мирон Яковлевич! Господин Оленин приехали. Сумасшедший вскочил, за ним побежал мальчик. Женщина горестно объяснила:
— Только один сын, Боря, уцелел. Жену и двух дочек сначала снасильничали, а потом убили. Похлопочите, пожалуйста, чтобы его поскорее в больницу. Борю мы к себе заберем. У гостиницы «Бристоль» шумела большая толпа.
К стене прижалась молодая женщина в изодранном платье. Около нее суетился старик в швейцарской ливрее, с большой бородой. Размахивая молотком, он кричал:
— Это она! Это она, стерва, адреса товарищей большевиков давала!
Андрей схватил швейцара за руку:
— Подожди, дед, дай-ка молоток… А теперь рассказывай.
Женщина с ненавистью смотрела на Андрея:
— С женщинами воюете? Это легче легкого! Старик завизжал:
— Это шкура! Сам видел!
— Да не кричи, не глухие! Кто она? Что сделала?
— Кто она? Она сама с языком, скажет! Артистка! Сколько душ загубила… Я бы ей по черепу!..
Андрей вспомнил театр «Интимный уголок», красивую актрису, спросил;
— Вы Барковская?
— А вам не всё равно? Швейцар завопил:
— Она и есть! Барковская…
Барковскую увели, толпа разошлась, только швейцар никак не мог успокоиться:
— Такую стерву надо бы на месте пришибить!
— Самосуда никто вам не позволит.
Швейцар вдруг побежал. Андрей удивился резвости старика: понесся, как мальчишка, часто оглядываясь, нелепо размахивая руками. Озорно, по-разбойничьи, свистнули. За швейцаром бежал парень с винтовкой. Он настиг старика, подставил ногу, и тот рухнул на булыжную мостовую. Парень поднял беглеца и повел за рукав к «Бристолю». Швейцар шел покорно, не сопротивляясь, с ужасом глядя на кого-то, кто стоял позади Андрея.
Мартынов оглянулся:
— Анфим Иваныч!
И осекся — это был действительно Анфим Болотин, но Андрей подумал, что он ошибся. Повязка покрывала правый глаз Анфима. Таким суровым Андрей никогда раньше Анфима не видел.
— Здравствуй, Андрюша, — тихо ответил Болотин, не отводя взгляда от старика. А тот шел, весь содрогаясь, словно его трясла лихорадка, и мелко-мелко крестился.
— Он, товарищ Болотин? — спросил парень.
— Он, — ответил Анфим. — Куда Катю увезли?
Швейцар не переставая крестился.