В час дня, Ваше превосходительство
Шрифт:
— Запомним их имена, товарищи. Запомним. Всех не расстреляют. Держитесь, товарищи! Держитесь!
И вдруг:
— Генерал-лейтенант Лукин?
— Я Лукин.
— С вами желает говорить генерал-лейтенант Власов.
— Здравствуйте, Михаил Федорович.
— Слушаю…
— А вы не особенно любезны.
— Слушаю…
— Я хочу создать армию, Михаил Федорович…
В ответ легкий смешок — чуть-чуть, еле слышный. Власов сделал вид — не заметил.
— Буду освобождать Россию, русский народ от коммунистов.
— Можно вопрос, Власов?
— Хоть
— Пока один. Оружие у вас есть? Личное?
— Нет…
— Еще вопрос. Курите?
— Курю.
— Закурить не найдется?
— К сожалению…
— Вот видите, Власов, оружия у вас нет, курить и то нет, а вы: «Армию создаю!»
— Я с вами серьезно разговариваю, а вы…
— Разве с вами в вашем нынешнем положении можно серьезно разговаривать? Идите, Власов… Идите…
— Пожалеешь, Лукин… Скажи, на что ты надеешься?
— Как на что? Все на то же — на Советскую власть, на народ…
— Громкие слова, Лукин… Мы не на митинге…
— Для вас громкие, для меня обыкновенные.
— Допустим, Россия победит. Трудно представить, но предположим. Сталин все равно тебе не простит, что ты в плену… Повесят тебя, Лукин.
— Ну что ж. Умру с чистой совестью…
— На том свете все равно — чистая совесть или не чистая, одно ждет — тлен, мрак…
— Про потомков забыли, Власов…
— Это чепуха, Лукин… После нас хоть потоп…
— Слышали… Скучно с вами, Власов. Неинтересно… Иди, Власов, иди.
Я был готов к дальнему пути, казалось, знал все, что полагалось знать разведчику, забрасываемому в тыл врага, именно в штаб предателя Власова.
Вместе с Алексеем Мальгиным мы, казалось, предусмотрели все то, на первый взгляд, неожиданное, невероятное, с чем мне придется столкнуться, что обязан заранее предвидеть, предусмотреть любой разведчик.
Новая моя биография была придумана с учетом мельчайших деталей. Надо было, чтобы немцы и власовцы приняли ее за подлинную, чтобы у власовцев, кроме того, она могла вызвать интерес ко мне, желание использовать меня именно в своем штабе. Учитывалось и то, что немецкая разведка могла попытаться как-то проверить биографию — а вдруг она имеет какого-то шпиона на нашей территории, еще не выявленного органами государственной безопасности?
Заранее условились и о самом сложном для разведчика — о способах связи с Центром и со мной, основных и запасных.
Пришлось срочно обучиться радиоделу, способам шифровки.
Не упустили и такую деталь — каким условным знаком я должен сообщить в Центр о своем провале, — полной гарантии ни у одного разведчика нет. Разведка — не увеселительная прогулка и далеко не всегда заканчивается благополучно.
Признаться, порадовало, что, оказывается, наши разведчики были повсюду, в том числе и в Берлине, но в штабе Власова еще никого не было. Еще не успели — штаб только что создан.
Мне разрешили съездить к семье.
— Двух дней тебе хватит? — спросил Мальгин. —
Дорогая, милая моя Надя. Она мне сама сказала:
— Я сразу поняла, зачем тебя вызвали.
Она не плакала, не вздыхала, вообще старалась говорить о чем угодно, но только не о том, куда и зачем я еду.
Вечером у нас собрались учителя, пришла председатель колхоза Евдокия Королева, Надины подружки. Все подшучивали над усами и бородой, которые я начал отращивать по совету Мальгина.
— Вас совсем не узнать, Андрей Михайлович, — говорила историчка Анна Павловна, — вы совсем другой. Прямо купец, только поддевки не хватает.
Председатель колхоза Королева горестно сказала:
— Последнего стоящего мужика забрали. Остались только недомерки да старики. И чего ты, Андрей Михайлович, напросился?
А потом мы остались своей семьей. Дети уснули. Чтобы попасть на поезд, я должен был уйти из дому чуть свет. Мы с Надей просидели всю ночь. Она разбудила детей: «Ну, давайте провожать отца!» Посидели, как полагается, помолчали.
У вагона попросила:
— Пиши при первой же возможности. Ты же знаешь, как мне без тебя будет трудно…
В Москве я узнал от Мальгина, что мне присвоено звание майора государственной безопасности. Алеша поздравил меня и сказал:
— Теперь скоро. Как только получим некоторые дополнительные разведывательные сведения. Специально заказали. Хотим максимально облегчить тебе выполнение задания.
Солдат Тимофей Брагин, если он жив, наверное, вспомнит, как привели к ним, в штрафной батальон, бородатого Никандрова, как вывел он Никандрова из блиндажа, и сказал ему:
— Слушай, ты. Я хоть тоже штрафник, но предупреждаю по-честному: если, положим, струсишь и поднимешь перед фрицем свои грязные лапы, пристрелю.
А Никандров невольно улыбнулся, и Брагин весь день поглядывал на него, видимо так и не разгадав, как понимать ее, эту улыбку.
Я должен был перейти фронт именно на этом участке. По легенде, разработанной вместе с Алексеем Мальгиным, якобы последней каплей ненависти к Советской власти, переполнившей мое сердце, должен был быть штрафной батальон, куда меня загнали за одну серьезную провинность.
После того как я исчез, Брагин определенно с сожалением подумал: «И как я проглядел эту сволоту!»
Нет ничего тяжелее — выглядеть в глазах советских людей сволотой! А встреча с Брагиным — это только начало.
Помню, как я ползком продвигался по минированному участку. Я знал, где безопасно ползти, и все-таки… Вплотную подобрался к немецкой линии обороны и залег. До меня доносились из окопов голоса немецких солдат, кто-то из них простуженно кашлял, хрипло приговаривая: «Никак не проходит». Кто-то тихонько посвистывал, потом кто-то запел: «На Лунсбергской долине, в прекрасной стороне…»