В чужом небе
Шрифт:
Я уже судорожно нашаривал застёжку на кобуре - пальцы отказывались слушаться. Они стали будто деревянными и почти не гнулись. По виску противно побежали струйки пота. Так вот каким он будет - мой первый бой. Не против настоящих врагов - имперцев и их союзников. А против матросов с моего же корабля. У всех на бескозырках золотом вышито «Громобой».
– Прекратить.
– Капитан не повысил голоса. Он говорил как прежде тихо, но его услышали все. Капитан поднял руки и медленно опустил их, призывая всех к спокойствию.
– Уберите оружие, господа, - он выделил тоном это слово, - офицеры.
– А ну винты вниз!
– рявкнул на матросов Гамаюн.
– Кто без приказа стрельнёт, того я сам, своей рукой, в расход пущу. И уж будьте уверены, товарищи, рука у меня не дрогнет.
Однако выстрел всё-таки раздался. В поднявшейся было суматохе никто и не заметил, как старший телеграфист нашего «Громобоя» приставил к виску револьвер и спустил курок. Он рухнул под ноги других офицеров. Вокруг головы его по паркету палубы растекалась тёмная лужа крови.
– Это ещё что значит?
– обернулся к нам капитан, не побоявшись подставить спину матросам Гамаюна.
– Да вот, - сказал кто-то из стоявших над телом старшего телеграфиста.
– Лейтенант Пестов пулю себе в висок пустил.
– Он сам не свой ходил уже третий день, - заявил другой офицер. Я почти никого не знал по имени, хотя и представлялся должным образом флотском собранию по прибытии и знакомился со всеми.
– Вроде и хочет заговорить с кем-то, а будто не решается. В карман то и дело зачем-то лазил. Во внутренний. Будто проверял - не пропало ли что.
– Проверьте-ка этот его заветный карман, доктор, - велел капитан, и склонившийся над телом наш судовой врач Бурцов, сунул руку за пазуху застрелившегося лейтенанта.
Он вынул оттуда сложенный вчетверо лист бумаги - телеграфную квитанцию, и протянул её подошедшему капитану.
– Господа офицеры, - прочтя короткий текст телеграммы, - это полное подтверждение слов гражданина революционного уполномоченного. Адмирал приказывает нам покинуть «Громобой» - и сдать его представителю имперского командования.
– Это подлая провокация!
– вскричал тот же офицер, что не так давно потрясал револьвером.
– Судя по дате, - покачал головой наш капитан, - телеграмма была получена лейтенантом Пестовым ещё третьего дня. Как раз когда стало известно о приближении имперской эскадры.
– До конвента весть о предательстве Адмирала дошла только вчера, - сообщил без особой нужды товарищ Гамаюн.
– Сегодня все уполномоченные флота подняли людей и направились с делегациями к офицерам, чтобы призвать их не выполнять преступный приказ Адмирала.
– Боюсь, - тяжко вздохнул наш капитан, - одним совещанием в офицерском собрании «Громобоя» тут не ограничится. Я немедленно отправляюсь в штаб флота.
– И я - с вами, гражданин капитан, - тут же заявил Гамаюн.
– Как уполномоченный с «Громобоя».
– Воля ваша, - отмахнулся наш капитан.
– Мой автомобиль к вашим услугам, гражданин уполномоченный.
Вернулись оба к вечеру того же дня. Ближе уже к ночи, можно сказать. И капитан наш и товарищ Гамаюн были злы, как черти. И если Гамаюн матерился во весь голос, то капитан просто молчал. От этого становилось
К тому времени мы успели уже похоронить бедного лейтенанта Пестова. Оказалось, его знали не слишком хорошо. Старший телеграфист редко покидал свою вотчину, куда мало кому на корабле вообще-то было разрешено входить. Однако и с дурной стороны его никто не знал, а потому старпом сказал над свежей могилой пару ничего не значащих слов о покойном. После погребения все дружно отправились поминать его в кают-компанию.
– Скоро многих поминать придётся, - сказал первым делом мой непосредственный командир - старший артиллерист «Громобоя». Человек он был мрачный и вечно сыпал дурными пророчествами. А так как времена настали совсем скверные, то многие из них сбывались в той или иной степени. Что только подталкивало старшего артиллериста к изречению всё новых и новых.
– Это если вообще будет кому поминать, - усмехнулся другой офицер с нашивками в виде крылатых бомб на мундире. Один из бомбардировочных, стало быть. Для них в последнее время было меньше всего работы. Бомбы нам поставляли ещё хуже, чем снаряды.
– Вот ударит по нам дилеанец всей силой - только дым по ветру и останется. Они вон Нейстрию давят как - уже границу перешли. Да и в небе, говорят, хозяйничают, будто у себя дома.
– Будто у себя, - оборвал его старпом, - они хозяйничают у нас. И с этим давно пора покончить.
– Так вы, простите, народников поддерживать изволите?
– поинтересовался у него будто бы из чисто академического интереса доктор Бурцов.
– Я готов поддержать тех, кто даст нам снаряды и бомбы, - отмахнулся старпом, - и даст чёткую и ясную цель. Дилеанцы, конечно, лучше всего. Но и нейстрийский корпус - ничуть не хуже. И угрожающие нашему газу в Бадкубе бейлики - тоже. Я - урдский солдат. Все предки мои до двенадцатого колена служили Отечеству, как бы оно ни называлось, и кто бы им не правил. Я желаю драться с врагом, а не сдавать ему наши корабли.
– Громко сказано, - заметил доктор Бурцов.
– Но весьма удивительно слышать их от отпрыска старинного и знатного аристократического рода. Вы что же, готовы выполнять приказы черни, засевшей в столице? И отвергаете приказы Адмирала, который был признан Верховным правителем Урда?
– Мне не нравятся его приказы, доктор. Что это за правитель, который отдаёт свой флот врагу? Да ещё и Адмирал. Какой из него адмирал после такого?
– Ну знаете ли, господин старший помощник!
– вскочил на ноги штурман - ярый приверженец диктатуры Адмирала.
Начинающуюся перепалку прекратило появление в кают-компании нашего капитана в сопровождении товарища Гамаюна.
– Господа офицеры, - опустился на ближайший стул капитан, из него будто весь воздух выпустили, - это полный крах. Завтра в воздух готовы подняться всего два бронепалубных крейсера «Богатырь» и «Витязь». Теперь они, правда, называются «Народник» и «Народоволец» - власть на них взяли в свои руки матросы, оставив в живых лишь лояльных конвенту офицеров. Остальных, как теперь модно выражаться, пустили в расход.