В чужом отражении

Лошкарева Виктория Витальевна

Как будто я сама не знала, в какой районе живу. Но это было единственное доступное для меня жилье: дочь моей начальницы уехала на ПМЖ в США, а квартира несколько лет стояла бесхозная: благополучные семьи предпочитали снимать в другом конце города.

Я жила можно сказать бесплатно – платила лишь за коммуналку и дважды в месяц работала по субботам, доделывая проекты за снохой начальницы.

Всех это соглашение устраивало, и лишь Соболев рвал и метал с первого дня моего переезда, как будто не понимая, что у меня просто не было выбора. Я не могла вернуться домой

к маме и бабушке, не могла 24 часа в сутки изображать молодую жену, сбежавшую от мужа лишь из-за притирки характеров. И к сестре переехать я тоже не могла.

Слишком тяжело.

Соболев, закончив читать свои нотации, пристально посмотрел на меня.

— Прекращай дурить, Ян. Возвращайся.

Молча отведя взгляд в сторону (зверю нельзя смотреть в глаза, это вызывает агрессию), я покачала головой и будто невпопад заметила, что опаздываю на работу.

Соболев усмехнулся – я услышала, как он усмехнулся, и надменным голосом высокого начальника оповестил, что на следующей недели прием у губернатора области, и мы обязаны быть.

Я кивнула… не потому, что худой мир лучше войны, а просто потому, что побоялась возмущаться – и меня наконец-то отпустили.

Правда, всё время, пока я шла до подъезда, мою спину жёг тяжелый взгляд Соболева … И я вдруг совершенно отчетливо поняла, что мой поступок от воспринимает просто как безобидную блажь; как только у него кончится терпение – у меня сразу же кончится свобода.

Это злило.

Как я могла влюбиться в подобное чудовище? Как могла принять его за безобидного, нормального парня? Как Соболев мог так долго притворяться нормальным парнем, когда в нём и намека не было на нормальную человечность — будучи хладнокровным и расчетливым в бизнесе, он сохранял эти качества и за пределами деловой жизни. У него не было родных, не было близких друзей, которым можно излить душу – лишь хорошие приятели, соратники, компаньоны.

Соболев был не из тех, кому нужны откровенность, душевное тепло или какой-то коллектив. Он использовал людей ради своих целей и своих желаний – и выкидывал их на помойку за ненадобностью.

Многие из его окружения ошибочно считали, что Соболев похож на царя зверей – льва, окружённого своим прайдом. Его огненно рыжие волосы и такого же пламенеющего цвета щетина приводили людей в заблуждение. А может, всё дело в том, что они не заглядывали к нему в глаза, не видели его звериную жестокость.

Нет, Соболев только выглядел львом, завлекающимся в своей саванне.

На самом деле, внутри него находилась холодный, расчетливый змей — чудовище, лишенное всех человеческих чувств. Во главе угла всегда у него всегда было только его желание – и ничто другое его

не интересовало.

Когда-то я дико ошиблась, приняв его за кого-то другого. За мужчину своей мечты. Радовалась как идиотка, что смогла найти вторую половинку своей души, как наивная дура мечтала о будущей семейной жизни – и не видела, что он лишь развлекается за мой счёт.

Когда он всё же разрешил мне уйти, я подумала, что это всё. Что я стала ему неинтересна, что у него появилась новая игрушка…

Полагала, что как только я стану жить отдельно, его интерес станет угасать – и постепенно сойдет на нет.

Я даже надеялась, что когда-нибудь, в каком-нибудь очень далеком и светлом будущем, мне даже разрешат развестись и начать свою жизнь сначала.

Но что, если этого никогда не случится? Что, если он не собирается бросать свою игрушку до тех пор, пока окончательно её не сломает?

Глава 2

Впервые я увидела Соболева в суде.

Я не смотрю телевизор, не читаю местные газеты и вообще особенно не интересуюсь, кто у нас заправляет городом и областью.

Не то, чтобы я была какая-то уж очень ленивая и безразличная ко всему, просто у меня ещё со школы не было свободной минутки. Так вышло, что мама родила нас с сестрой в сорок два года. Отец, узнав о беременности мамы, тут же «сделал ноги», сбежав куда-то то ли в Москву, то ли в Питер, так что мамочке пришлось полагаться только на себя и своих родителей.

Бабушка к тому времени ещё работала школьной учительницей, дед – преподавал историю в университете, мама же к моменту своего декрета много лет являлась ведущим специалистом главного архива города.

Бабушка и дед всю жизнь считали отца проходимцем – и честно говоря, я была с ними согласна. Несмотря на то, что его фамилия и имя были всем нам известны, ни я, ни моя сестра никогда не пытались его найти, не считая этого мужчину никем, кроме донора.

Говорят, что после тридцати пяти шансы родить близнецов значительно увеличиваются… Мы с Анькой – прямое тому подтверждение. Моя сестрица и я – в детстве были как две горошинки из одного стручка, не найти и пяти различий.

Хмм… технически, Анька – старшая. Она родилась на несколько минут раньше меня. Мама, зная, что будут девочки-близняшки, решила назвать нас по принципу «Королевства Кривых зеркал», только не Оля — Яло, а Аня — Яна. Анька, родившаяся первой, получила имя на «А», я, родившаяся второй, стала Яной.

Правда, когда нам было несколько лет, мама в каком-то журнале прочитала, что у близнецов все не так, как у обыкновенных людей: что обычно вначале рождается младший ребенок, а затем уже тот, кто более созрел – старший из близнецов.

Несколько лет мама активно внушала эту мысль нас с Анькой, пока дед не обрубил эти мамины психологические изыски, метко сказав на одном из наших дней рождений:

— Света, девочки – близнецы. С точки зрения биологии, их организмы развивались в одно и то же время, так что несколько часов разницы при рождении – сущий пустяк.

Дед привёл весомый довод, заставивший мою мамулю забыть про эту её теорию о старшем младшем близнецах.

Надо признать, что отсутствие мужского воспитания поначалу особенно на нас не сказывалось – мы с сестрой росли в любви наших близких и ни в чем не нуждались. Я ещё помню то время, как дед брал нас двоих к себе в университет, как нам, глупым шестилеткам, показывал свою монографию и научные статьи. Мы обе мало что понимали, но гордились – ужасно.