В Датском королевстве…
Шрифт:
Пастор. И тогда она оттолкнула его. Теперь вспоминаю.
Миккель. И тем спасла его. А сама погибла.
Пастор. И его бедная голова этого не выдержала?! Ужасно! Ужасно!
Миккель. А ночью, когда она уже лежала в гробу, ее родители проснулись, услышав крики. Он стоял там, тряс ее и приказывал ей именем Иисуса восстать. И тогда они… Тихо, кажется, вернулся отец. Так что не стоит… мы сделаем вид…
Борген (входит).
Пастор. Спасибо, большое спасибо! Да, лучше поздно, чем никогда.
Ингер (входит). Здравствуйте и добро пожаловать! Да, я…
Пастор. Я вас знаю, видел в церкви.
Ингер. Подойдите и поздоровайтесь. Это Марен, ей семь лет, и малышка Ингер, ей пять.
Пастор. Какие милые детки. У вас только эти двое?
Миккель. Пока, да. Но будет…
Ингер. Ну, Миккель!
Пастор. С Божьей помощью будет. Маленькая Ингер еще слишком мала, чтобы ходить в школу. Дети — это истинное благословение, не так ли, Борген?
Борген. Совершенно верно.
Пастор. Я тут поговорил с… я видел вашего другого сына, да, это тяжко. Но для нас, христиан, даже такое несчастье может стать благословением.
Борген. Истинно так.
Пастор. И ведь у вас еще трое, кроме него?
Миккель. Двое.
Пастор. Да, двое, как я и слышал, и оба здоровые. Они ведь вам только радость приносят?
Борген. Именно так.
Пастор. И милые внучки, и преданная невестка.
Борген. Лучше и быть не может.
Пастор. У вас все же есть, за что быть благодарным.
Борген. Да, есть.
Малышка Ингер. Отпусти меня, мама, отпусти!
Ингер. Ну что ты, маленькая, не бойся, чужой человек очень добрый.
Пастор. Это ведь большое счастье жить с такими хорошими и милыми людьми.
Борген. Хутор принадлежит мне.
Пастор. Вам? Ну конечно же, вам! И вы ведь совсем не старый человек.
Борген. Всего семьдесят пять.
Пастор. Да, это ведь не… Всего семьдесят пять… значит, у вас впереди еще много добрых лет.
Ингер. Сейчас будет чашечка кофе, господин пастор.
Пастор. О, спасибо, если позволите, в другой раз. Спасибо большое! Я немного устал и хочу домой.
Миккель. Нельзя же уйти без угощения.
Пастор. А сигара, мой милый, сигара!
Борген. В Боргенсгоре вам всегда рады.
Пастор. Благодарю за добрые слова, Борген. Я воспринимаю их в совершенно буквальном смысле.
Борген.
Пастор. Но это не совсем по-грундтвигиански, хе-хе. Ну, до свидания! Да будет мир Божий над этим хутором!
Борген. Спасибо! Прощайте и спасибо за посещение!
Пастор. Вам спасибо! Прощайте.
Остальные. Прощайте.
Пастор. Прощай, дружок.
Малышка Ингер. Мама!
Ингер. Ну что ты, такая большая девочка! Тебе и правда еще рано ходить в школу, если ты такая трусиха.
Пастор. Со временем мы подружимся.
Миккель. Будем надеяться.
Пастор уходит.
Марен. Какая она трусиха. Его нечего бояться.
Миккель. Какой вежливый и любезный человек.
Борген. Ему государство платит за это пять тысяч в год. Ха! Этакий каплун!
Ингер. Ну, девочки, идите на кухню, там вам приготовлена еда. Глядите-ка, он зонтик раскрыл, а снег-то почти не идет.
Борген. Да, у Иссаи, или еще где-то, сказано, что над всем чтимым должен быть покров. Андерс вернулся?
Миккель. Нет, отец, но, верно, скоро придет.
Борген. Девяносто тысяч — за меньшее я не продам.
Миккель. Что ты такое говоришь?
Ингер. Ах, Миккель, у твоего отца появилась дикая мысль — продать хутор. Из-за Андерса.
Миккель. Отец, я не понимаю, как ты только можешь говорить такую чепуху.
Борген. Чепуху?
Миккель. Наш родовой хутор! И тебе не стыдно давать волю скверному настроению?
Борген. А ты хочешь его получить? Видишь, Ингер, он молчит. И правильно делает. Когда же вы поймете? Когда? Если я потеряю Андерса, то потеряю все. Я не сказал тебе ничего, Миккель, в тот день, когда я по твоим глазам понял, что ты не разделяешь веры своего отца. Что у тебя вообще нет веры. Мне стало так больно, что просто сердце сжалось. Но я промолчал. Я пытался понять. Ты видел, что значит христианство в этом доме: я был занят песнопениями, речами, организацией празднеств, а твоя мать выполняла всю тяжелую, грязную работу… Тогда я думал: «Бог милостив, он изменится, он ведь еще так молод, настанет день…» Но шли годы, а этот день все не наступал, потому что чудес в наше время не бывает. И мне пришлось взглянуть правде в глаза — ты, мой старший сын, ты не будешь хозяином хутора. Я видел, как тебе не по душе притворство, ведь все вокруг думали, что ты — один из наших. И я пообещал себе втайне, что разрешу тете уйти, потому что мы, из Боргенсгора, с давних времен привыкли иметь право быть самими собой.