В дебрях урманы
Шрифт:
Порой приходили в голову самые несуразные мысли. Хотелось без разговоров повернуть назад, добраться до бараков, дождаться попутки, махнуть на все рукой и ехать отсюда без оглядки. Но мне было стыдно перед столькими людьми, которым я рассказывал о цели моей поездки, стыдно перед сыном показать свою слабость. Раз я уже прошел три-четыре перехода по пятнадцать минут, то неужели не выдержу остальной путь? Я утешал себя мыслью, что с каждым днем, после каждого завтрака, обеда и ужина, рюкзаки будут становиться легче. Огромным усилием воли я подавлял в себе слабость
Затемно добрались до первого зимовья. С каким наслаждением я сбросил с плеч режущую тяжесть! Впереди – десять-двенадцать часов отдыха!
Сашулька обежал вокруг зимовья и с тревогой закричал:
– Тут все окна разбиты!
– Медведь хозяйничал, – пояснил Константин. – Видите банки в траве? Они все измятые и с дырками. Это его работа.
Обошли вокруг зимовья, сладостно расправляя уставшие плечи. Зимовье – маленький низенький домик, три на три метра, с единственным маленьким оконцем без стекол. Сорванная с петель узенькая дверь лежала в стороне. Метрах в пяти от зимовья валялись с полсотни уже заржавевших консервных банок из-под тушенки, сгущенного молока, рыбы. Каждая банка была сплюснута могучими лапами зверя, в ржавом тонком железе зияли дыры от клыков и мощных когтей.
– Вот беды-то наделал хозяину, – с огорчением произнес Константин, – тут ведь продуктов было на целый сезон.
– Что ж теперь хозяин будет делать? – спросил я.
– Трудно сказать. Если бы Гриша пришел пораньше, то он мог бы еще забросить продукты на машине, что изредка приезжает к лесорубам. А если придет поздно, то считай, что сезон пропал.
Зашли внутрь зимовья. Справа, в углу, маленькая плита, сложенная из камней. Рядом с ней – горка сухих дров. В левом углу висел шкаф с алюминиевой посудой на полках. Рядом с плитой, во всю стену, просторные голые нары. У разбитого окна стоял стол, на котором валялись осколки стекла. У стола – пара грубо сколоченных табурета. Над нарами висела пожелтевшая от старости карта СССР.
Медведь прилагал большие усилия, чтобы забраться внутрь: сорвал окно, дверь, исцарапал когтями и клыками притолоку. Но в узкие дверь и окно он не влез, а вековые бревна кедра, почти по полметра толщиной, перегрызть он не смог. Он запускал лапы в окно и дверь и загребал ими все, что попадалось. Но каким образом он наткнулся на консервы – догадаться было трудно.
– Вот такая пакость может случиться с каждым из нас, – угрюмо проговорил Константин, – за это медведей мы и не любим. А этот где-нибудь шастает поблизости. Если Гриша обозлится и у него нет в запасе продуктов, то медведя придется отстреливать: он может напакостить и другим охотникам.
Нехорошее чувство шевельнулось в душе. Если мы обнаружим вот такой же разбой в зимовье Константина, то все наши планы будут разрушены. Поэтому жалости к медведю, которого могут отстрелять охотники, не было.
Константин распределил обязанности: мы с сыном будем заниматься приготовлением обеда, а сам он будет готовить постели.
Наколоть дрова и разжечь их внутри плиты казалось мне делом простым. Я вытащил из бокового кармана рюкзака топор, взял несколько
Сашулька испугался и закричал:
– Дядя Костя, папка голову разбил!
Услышал озабоченный голос товарища:
– Вот беда мне с вами, городскими. Даже дров не умеете нарубить!
Он обследовал мою голову, обработал ушиб спиртом и туго забинтовал голову полотенцем.
– Ну, кто ж так рубит дрова! – сокрушался он. – Лезвие топора нужно направлять не поперек полена, а наискосок. И рубить несильно, иначе дрова будут разлетаться в стороны и могут покалечить. Кроме того, под поленом должна быть какая-нибудь опора. Тонкие чурки можно ломать легким ударом обуха. Ясно?
Охотник взял полено, уложил на колодину и, размахнувшись, нанес удар топором. Острое лезвие наискосок вошло в древесину, на одну треть толщины полена. Перевернув его, Константин нанес еще один удар. Затем прислонил полено к колодине и легко ударил обухом топора в середину. С сухим треском полено развалилось пополам.
– Ну как, сможешь нарубить дров? – спросил он меня и улыбнулся.
И хотя мне хотелось прилечь, забыть о еде, но я нашел в себе силы и ответил:
– Спасибо за науку. Теперь справлюсь сам.
Когда в плите весело затрещали дрова и запахло дымком, в зимовье стало уютнее.
Мы с Константином выпили по рюмке коньяку за мое здоровье и начали с аппетитом уплетать горячую тушенку с гороховым пюре, пить сладкий чай с хлебом, сыром и маслом. Стало жарко, и я снял полотенце с головы.
Увидев мою шишку, Константин рассмеялся.
– Ты что?
– День прошли, и у тебя первая зарубка, однако. А нам идти еще пять дней. Скажи, Сашулька, сколько на лбу у папы будет за это время зарубок?
– Шесть, – не чувствуя подвоха, подсчитал сын.
Тут уж и я не удержался от смеха.
После ужина мы накормили собак супом из вермишели. Наевшись, они разлеглись вокруг зимовья и стали облизывать уставшие лапы.
Константин с загадочным видом спросил нас:
– Пойдете со мной за матрацами?
– А где они лежат? – спросил Сашулька.
– В дупле, – невозмутимо ответил охотник.
Тут уж и меня заинтересовал ответ.
– Что, хозяин в дупле матрацы прячет? Они ведь там сгниют от сырости.
– А нам матрацы не нужны, дядя Костя, – сказал сын, – у нас спальный мешок есть.
– Нары жесткие – к утру у вас все бока будут болеть, а тут к вашим услугам мягкая пахучая перина!
– Пошли, папа, – согласился сын.
Мы отошли от зимовья метров двадцать. Константин привел нас к огромному поваленному кедру. Должно быть, лет пять назад этого многовекового великана свалила страшная буря. Его ствол, в несколько обхватов толщиной, прогнил – образовалось большое дупло. В это дупло кто-то натолкал сухой травы. Я стал догадываться, о каких матрацах говорил опытный охотник.