В дни Каракаллы

Ладинский Антонин Петрович

Скромное жилище грамматика находилось справа, на дворике, поросшем истоптанной травой. Искривленная, но еще зеленеющая лоза обильно разрослась у входа в дом и точно ползла по каменной стене к солнцу.

Слева от ворот виднелось другое помещение, вроде тех, где трудятся делатели статуй. В летнее время Транквил учил там школьников чтению и письму, водя по букварю их детские грязные пальцы опытной рукой педагога. Когда мы вошли во двор, то поняли, что на этот раз речь шла о математике.

– Клавдий, ты получишь десять ударов ферулой по рукам, – грозил неразумному ученику Транквил, – если не будешь слушать меня благопристойно!

Пиши! «Имеем участок земли в сто локтей длины и в пятьдесят локтей ширины. На этом участке требуется насадить плодовые деревья так, чтобы расстояние между ними по рядам было десять локтей». Написал? «Спрашивается, сколько…»

Не дослушав, сколько нужно деревьев, чтобы засадить участок, Вергилиан поспешил в дом, дверь которого не была заперта. Я тоже последовал за ним, и мое сердце почему-то сладко сжалось при мысли, что сейчас я увижу Грациану.

Низкую, но довольно обширную горницу скупо освещало узкое окно под самым потолком. У побеленной стены стоял длинный стол из простого дерева, однако облагороженный временем и прикосновениями человеческих рук, и две тяжелые скамьи. Единственным украшением помещения, опрятного, но со следами копоти на потолке, так как в углу виднелся каменный очаг, на каких хозяйки варят пищу, можно было считать мраморный бюст какого-то эллинского философа, торжественно водруженный на деревянном постаменте. Вергилиан потом объяснил мне, что это Эмпедокл, тот самый, бросившийся в Этну, чтобы прославиться необыкновенной смертью. Узкая лесенка вела на чердак, где семья грамматика спала в ночное время. На столе лежало несколько свитков и принадлежности для писания. Рядом с ними – плетеная корзина, полная румяных яблок.

Вергилиан подошел к столу, взял в руки один из свитков и развернул его. Он стал читать, увлекся чтением и опустился на скамью. Я тоже заглянул через плечо Вергилиана. С первых же строк мы догадались, что это та самая книга Валентина, о которой говорил на пиру Дионисий.

Вергилиан хмурился, медленно разворачивая свиток, но, судя по поднятым бровям, с трудом понимал его содержание. Книга принадлежала перу христианского писателя, и в ней шла речь о какой-то горе, на которой открывались апостолам тайны небес. Иногда в этом тумане, каким представлялся мне текст, просвечивали знакомые понятия – то сведения о планетах, о Венере или Марсе, то отрывки из Аристотеля; потом опять шли какие-то магические формулы, описания огненных подземных рек, египетских богов с головами животных и много других странных вещей.

Держа свиток в руках, очевидно только что переписанный Транквилом, потому что папирус еще пахнул чернилами, Вергилиан точно приглашал меня подивиться содержанию этой книги и, все так же поднимая от удивления брови, прочел несколько строк вслух:

– «И толкование сего есть Йота, потому что Плэрома вышла. Это Альфа, потому что они возвратились вовнутрь, Омега – потому, что сие есть конец всех концов…»

– Ничего не понимаю, – пожимал плечами Вергилиан.

Но мы оба обернулись. Нам показалось, что за нами кто-то стоит. Вергилиан не удержался от крика. Неслышно подошедший Дионисий смотрел на нас немигающими, стекловидными глазами. На тонких тубах играла улыбка. Его хилое тело увенчивала большая голова с оттопыренными и как бы прозрачными ушами.

Вергилиан рассмеялся.

– Ты напугал меня.

Дионисий склонил голову на худой шее.

– Прости,

что причинил беспокойство…

– Мы как раз просматривали трактат, о котором ты говорил Лицинию. Но, откровенно говоря, я ничего не понимаю.

Окинув взглядом нас обоих и, видимо, уверившись, что его собеседник один из тех, с кем поучительно побеседовать, когда речь идет о подобных вещах, Дионисий все с той же тонкой улыбочкой сказал:

– Книга престранная! Недаром она называется «Мудрость – София».

– Непостижимая.

– Ведь ты же знаком с учением Платона? А философия Валентина исходит из него.

– Но в чем же здесь дело? Что тут совершается? – недоумевал Вергилиан.

– Трудно объяснить это в двух словах. Валентин построил в своей системе ни на что не похожий мир эонов. Это своеобразно понятое учение об идеях. У Валентина, как и у Платона, земное является только отражением небесной сущности. Но Валентин пользуется платоновской философией, чтобы уничтожить ров между миром и божеством. Мир у него не случайное сцепление элементов, не гармония, а некая трагедия, разыгранная в театре вселенной. Мир существует только для того, чтобы душа претерпела положенные ей испытания, очистилась от скверны и снова вознеслась к божеству.

Вергилиан недоумевал:

– А что же станется с миром?

Дионисий лукаво улыбнулся.

– Он сгорит в огне.

Вергилиан хмурился, стараясь понять то, что открыл ему скопец. Говоря по совести, все это показалось мне пустой игрой ума. Точно люди нарочно хотели затуманить свой разум, уверить себя во что бы то ни стало, что земля, по которой они ходят, не земля, и хлеб, который они едят, не хлеб, и дом, в котором они живут и спасаются от непогоды, не дом, в какое-то отражение небес.

Едва ли Дионисий согласился бы со мной, и я не стал вмешиваться в беседу.

Скопец поднял тонкий палец и снова склонил голову набок.

– Как все возвышенно у Валентина! Куда твой Платон!

– Но не находишь ли ты, что все это так же бесплодно, как рассуждения «Пира»? – осмелился я сказать, сам страшась своей смелости.

К моему удивлению, Дионисий удостоил меня улыбкой и ответил, как равный равному:

– Зато какая необыкновенная красота!

Потом снова обратился к Вергилиану:

– Кстати, тебе не попадалась в руки «Книга гимнов» Бардезана? Стихи о душе. Он посвятил ее Антонину, когда тот еще был соправителем Септимия. По сравнению с этими стихами писания наших современных поэтов кажутся жалкой трухой.

Вергилиан был уязвлен.

– При случае прочту.

– Прочти! – повторил настойчиво Дионисий, который, очевидно, не подозревал, что разговаривает с известным поэтом. – Но я пришел сюда по поручению Лициния. Мне надо взять эту книгу и заплатить, что полагается, Транквилу за переписку трактата. А завтра снова отправляюсь в далекое путешествие.

– Куда?

– В Александрию.

– Передай мой привет Аммонию.

– Ты знаешь Аммония? Позволь же спросить твое имя.

– Кальпурний Вергилиан.

– Знаменитый поэт?

– Ты преувеличиваешь мои заслуги…

– Слышал, слышал… – смутился Дионисий. – Прости меня, что невежливо отозвался о современных стихах.

– Итак, ты отправляешься в Александрию? – задумчиво повторил Вергилиан.

– В Александрию.

– Желаю тебе счастливого путешествия. Но пускаться в путь в такое время года!