В дни торжества сатаны
Шрифт:
— Мисс Мэри… Если бы вы знали, какая масса у меня последнее время неотложных дел и забот…
Я выпалил эту фразу с мужеством отчаяния, смотря как можно убедительнее в самке зрачки глаз, один взгляд которых туманил мой мозг. Голос мой при этом, как ясно чувствовал я сам, звучал более чем убедительно. Мне показалось, что мисс Мэри начинает колебаться. Да, так мне казалось, пока я не услышал звука ее голоса.
— Вы прекрасный артист, мистер Джон. И вполне владеете интонацией. Если бы вас не выдали ваши глаза — я совершенно искренне поверила
Мне никогда не нравились мои глаза. Но в эту минуту я положительно их возненавидел. Напрягши всю свою волю, я попытался придать им самое наивное выражение и сказал:
— Но, мисс Мэри, поверьте…
— Никаких «но» и никаких «поверьте». Вы противный, скверный человек, мистер Джон. За что вы меня обижаете и за что вы меня мучаете?
О, как хорошо играют женщины в нужных случаях свою роль! Я готов был поклясться, что огромные, с поволокой глаза мисс Мэри подернулись влагой. А голос ее вибрировал. И очень, очень подозрительно. Смею вас уверить.
Сердце у меня замерло. Вероятно, от сострадания. Во мне всегда был избыток сентиментальности. В былое время хорошая драматическая сцена в театре могла без особенного труда выжать из моих слезных мешков некоторое количество жидкости. Не скажу, чтобы много, но все же…
— Я… Я вас мучаю? Помилосердствуйте, мисс Мэри?!
Она ничего не ответила. Ничего. Только в упор смотрела на меня. А по ее щекам, одна за другою, медленно скатились две слезинки. Потом еще две, и еще…
— Противный вы, противный человек. Противный и не чуткий… Неужели же вы ничего не видите, ничего не замечаете и ничего не понимаете?
Гм… Что я должен был видеть, понять и заметить? О, боги! Как трудно ладить с женщинами. И в особенности с молодыми и красивыми.
Быстрая, как молния, мысль вдруг прорезала мой мозг. А что, если это не игра? Что, если действительно… Я почувствовал, как в голову мне хлынула кровь. О, если бы это было так! С какой силой я сжал бы в объятиях это прекрасное тело. Какие ласки обрушились бы на это милое, бесконечно дорогое лицо. Какие слова любви и страсти потекли бы из моих уст…
Но грозный призрак charm’a в одежде из сверкающих миллиардов встал перед моими глазами. Проклятые миллиарды!
Я вспомнил, что ничто не действует так успокоительно на женщину, как ласка. Поэтому, быстро взглянув вперед и увидев, что наши спутники скрылись за крутым поворотом, я поднес к своим губам руку мисс Мэри. Я целовал ее, гладил ее бархатистую кожу и опять целовал. Я целовал, может быть, слишком много. Но если вы примете во внимание мою чувствительность и избыток таящейся во мне сентиментальности… Но, я вижу, — вы понимаете меня.
Маленькая ручка перевернулась и крепко прижалась ладонью к моим губам. Затем над самым моим ухом прозвучали шепотом произнесенные слова:
— Милый мой… Милый — неужели я совсем, совсем не нравлюсь вам?
В то же время я почувствовал что-то мягкое, нежное и теплое. Смешанный запах пудры, тонких духов и аромата женских волос проник в мои
Пальчики руки, все еще крепко прижимавшейся к моим губам, с неожиданной силой надавили мне щеку и заставили повернуться влево мое лицо. Спина Кольриджа в замечательно сшитом костюме исчезла из поля моего зрения. Вместо нее передо мной были огненные, странно мерцавшие глаза. Эти два черных светоча, да еще пунцовый овал полуоткрытых, слегка вздрагивавших губ — вот все, что я заметил.
Милостивые государи — вы, конечно, будете смеяться. И теоретически вы совершенно правы. Но теория всегда расходится с жизнью. Да, да я очень хотел бы знать, как бы вы поступили на моем месте. И какой вообще процент из тысячи мужчин не сделал бы того, что сделано мною. Вы хотите знать, что я сделал?
Я приник к горячим губкам мисс Мэри долгим, чрезвычайно долгим поцелуем. Затем на мгновение оторвался, чтобы взглянуть в черные светочи, и опять приник. Потом еще и еще.
Я вижу, что ваши лица выражают неописуемое злорадство. Ваши губы опять кривятся в улыбку и что-то шепчут. Пожалуйста, громче — я не слышу. Что? Вы говорите, что никогда не сомневались в таком конце? Тем лучше для вас — это делает честь вашей проницательности.
Но я огорчу вас еще больше. Да, я не только поцеловал мисс Мэри четыре раза. Не только. Я еще сказал ей:
— Я люблю вас… Я люблю вас так, как никого и никогда еще не любил.
Только после этого я, со страхом и смущением, посмотрел вверх и вниз вдоль дорожки. Благодарение Небу — ни впереди, ни сзади нас никого не было видно. Наши ангелы-хранители надоумили нас остановиться в самом подходящем для данного случая месте: узкая дорожка шла здесь среди высоких, густо разросшихся кустов.
Ах, зачем, зачем вздумалось мне после завтрака идти на эту роковую прогулку? И почему мне понадобилось отстать от прочих моих спутников?
Подумать только, что скажет Джефферсон!
Продолжаю описание событий сегодняшнего дня. Обедали мы в интимной компании. Кроме участвовавших в описанной уже прогулке шести лиц, за столом никого не было. Все мы порядочно устали во время нашего путешествия. Однако то обстоятельство, что домой мы вернулись в шесть часов, а обед был подан только в восемь, дало нам возможность совершенно отдохнуть и оправиться.
Обедали в отличном настроении. Что же касается лично меня, то я должен констатировать, что ни один обед в жизни не показался мне более прекрасным. И, увы, я думаю, что Гопкинс и его стряпня здесь не при чем. Мне кажется, что если бы вместо тонких, изысканных блюд и отличного вина мне предложили походный рацион солдата и стакан простой воды — я чувствовал бы себя не хуже. Дело в том, видите ли, что против меня сидела мисс Мэри. Ее глаза при каждом удобном случае встречались с моими и… Милостивые государи, вы уже неоднократно выявляли вашу блестящую проницательность и я полагаю, что дальнейший объяснения совершенно излишни.