В доме своем в пустыне
Шрифт:
— Хорошая новость.
Его товарищи посмотрели на него с изумлением, потому что Авраам слыл человеком молчаливым и застенчивым и никогда не смотрел женщинам прямо в глаза.
— Что ты сказал, Авраам? — спросил Борода.
— Я сказал: «Хорошая новость».
— Почему?
— Потому что мужа и жену, которые так походят друг на друга, ни за что нельзя разлучить, — сказал Авраам. — Но если они только брат и сестра, может, мне удастся завоевать ее сердце.
Воцарилось молчание, бледность вытеснила краску на лице Авраама, Дядя Элиэзер вытащил блокнот, записал в нем несколько слов и сказал: «Всегда можно
«Что вы скажете на это?» — спросил Отец потом, когда они продолжили свой путь, и Мать ответила, что молодой каменотес прав, трудно разлучить мужчину и женщину, если они похожи, — «как, например, я и ты, два лилипута», — а Черная Тетя все смеялась, плевалась косточками фиников и метко стреляла из пращи по желтой собаке, которая появилась невесть откуда и теперь брела за ними, злобно скалясь и прижав хвост.
Рыжая Тетя промолчала, а две недели спустя, когда все давно уже позабыли всю эту историю, она обнаружила на ступеньках своего дома очаровательный каменный кубик, высеченный и обработанный рукой подлинного мастера. Она подняла его. Сильный жар разлился по ее руке, и странное спокойствие, с примесью страха, вошло в ее кровь.
В моей памяти вдруг всплывает образ продавца сладостей. По четвергам он появлялся в нашем квартале, брел со своей тележкой средь невзрачных серых домов и выкрикивал:
В канун субботы все хотят Купить конфет и шоколад, А кто жалеет детям сласти — Тому не видеть в жизни счастья.Так он шел и покрикивал, разукрашивая унылую серость квартальных стен красными пятнами своих сахарных петушков, а потом уходил.
— Спой мне еще, — просил я.
— Что тебе спеть?
— Песню продавца сладостей.
— Но я ее только что пела.
— Спой опять.
Она смеялась и пела.
— А сейчас расскажи.
— Что рассказать?
— Про белую крысу Дяди Эдуарда.
— Я уже рассказывала. Она убежала, — сказала Мать. — Когда он упал, она спрыгнула с его плеча, и больше ее не видели.
— Расскажи мне о желтом коте из Дома слепых.
— Об этом коте не надо рассказывать, Рафаэль, его надо убить, и всё.
Мать ненавидела желтого кота из Дома слепых, потому что он то и дело приходил в наш квартал, выискивал котят, которые рождались от других котов, и беспощадно их убивал.
Черная Тетя говорила ей:
— Что ты от него хочешь? У котов так принято. Ты что, хочешь исправить эволюцию, которой уже миллионы лет?
— Почему «исправить»? — спрашивала Мать. — Такого кота не исправляют, его убивают. Или я убью его сама, или Рафи вырастет еще немножко и убьет его вместо меня.
— Хоть ты и маленького роста, а у тебя изо рта выходят ужасные слова, — говорила Черная Тетя.
— Тогда расскажи мне еще раз о свадьбе Рыжей Тети и Дяди Эдуарда, — просил я.
— Мне не хочется.
— Тогда расскажи мне о ней и о дяде Аврааме.
— Что тут рассказывать?
— Своей подружке в Киннерете ты бы рассказала.
— Ей я бы читала. Она была слепая.
Я стиснул глаза так
— Я тоже слепой!
Она засмеялась.
— Тогда расскажи мне о ней.
— Успокойся, Рафаэль!
— Расскажи, как она поехала к знаменитому доктору в Вену, и как она не вернулась, и как никто не знает, где она сегодня.
— Зачем тебе все эти сказки, Рафаэль, а? Иди лучше, поиграй с ребятами в поле и дай мне спокойно почитать.
Вечерами Большая Женщина сидела в кухне, перебирала воспоминания и загадывала сама себе загадки в духе тех викторин, которые нам устраивали тогда в детские дни рождений и во время соревнований между параллельными классами: «Кто сказал и кому?», «Что было сказано и почему?» и «Закончите предложение». И вот так, не только из рассказов и воспоминаний, но также из этих вопросов и ответов, мне становились известными факты.
Кто сказал и кому: «Сильные души ломаются легче»?
Кто сказал и кому: «Я говорила ему не жениться на вас»?
И кто сказал и о ком: «Я больная, а он себе взял и умер»?
И кто сказал о себе: «У меня иногда так горит внутри, что матка из ушей вылазит»?
Кто сказал: «Рафаэль, слышь, Рафаэль! Я знавал твоего отца»?
Кто сказал и о ком: «Одну из твоих теток воспоминания возбуждают, а другой они причиняют боль»?
И кто та, что кричала: «Но тут темно! Тут темно! Тут темно!»?
И кто: «Он умер! Он умер! Он умер!»?
Помимо всего того, что стоило «уйму денег», вроде электричества, или было «пустой тратой», вроде моих ног, которые каждый год требовали новой, дорогостоящей пары ботинок, у Бабушки были еще два постоянных врага: большой тополь, что рос возле тротуара рядом с северной стеной нашего блока, и огромный камень в центре нашего двора, ближе к его южной стене.
Подобно моим ногам, тополь тоже не переставал расти и расти и вскоре превратился в огромное и злобное существо, которое бросало раздражающую тень на наше кухонное окно и злонамеренные листья на наш тротуар.
Бабушка готова была извести его любыми, самыми злейшими способами, кроме разве того, чтобы просто спилить. Она вырывала его листья, делала безжалостные надрезы на его коре и однажды, когда никто не видел, даже облила дорогостоящим керосином основание его ствола.
«Какой керосин, откуда тут керосин, я не чувствую никакого запаха!» — кричала она, когда Черная Тетя удивленно спросила: «Мама, я не верю… ты выплеснула на него керосин?.. Это же стоит уйму денег!»
Тополь не сдавался. Чем больше Бабушка его мучила, тем энергичней он отращивал ветви и листву, расширялся и поднимался и вскоре усвоил повадки своего врага и стал таким же злопамятным и мстительным. Теперь он уже не ограничивался тем, что усеивал тротуар падающими листьями и пометом птиц, которых приглашал переночевать у себя на ветках, но ухитрился настолько поднять асфальт своими растущими корнями, что тот вспучился и лопнул, и тогда тополь радостно внедрил чудовищный клубок тонких ветвящихся корешков в канализационную трубу, что проходила под тротуаром, и напрочь забил ее, а это позволило водопроводчику — Мама и Черная Тетя пытались сами пробить эту пробку, но безуспешно — потребовать «уйму денег» за свою работу.