В духе времени
Шрифт:
Было понятно, что бандиты действительно дорожат человеком, которого мне рекомендовали охранять, иначе бы они не стали так церемониться. Но точно так же я сознавала, что при минимальной ненадобности меня просто-напросто уберут из дела, причем — вперед ногами. Из подобных проектов никого не отпускают, а тут речь идет об огромных прибылях и сногсшибательных перспективах развития производства и сбыта проклятого наркотика, который был изобретен Николаем Николаевичем совершенно с иной целью… В свое время он даже объяснял мне, с какой.
Деньги действительно были впечатляющие. Если Мандарин вот так запросто соглашался дать мне в качестве аванса десять тысяч долларов, то, думаю, в случае своего согласия я могла
Во время работы частным телохранителем я выслушала много сомнительных предложений, большинство из которых, разумеется, отвергла. Предложение Мандарина отличалось еще большей сомнительностью, чем те, отвергнутые. Более того, оно выглядело угрожающе. Пойти в подручные к Киврину, поддаться ему только из-за того, что уж больно неблагоприятно сложились обстоятельства? С другой стороны, он и сам не дурак, понимает, с кем имеет дело, знает, что ему лучше сначала мягко постелить, чтобы потом было жестко спать… — мне.
Докукин… Эх, Коля, ну куда же ты влип! На моей памяти Николай Николаевич Докукин всю жизнь влипал в глупые и опасные ситуации. Причем он сам зачастую создавал себе трудности, чтобы потом в них барахтаться, как не умеющий плавать недотепа, свалившийся с моста в реку.
Докукин умудрялся наживать на свою задницу приключения с малых лет. Например, в далеком детстве он фабриковал какое-то взрывное устройство и упорно смывал его в унитаз после того, как ряд попыток подорвать самопальной миной трамвай или поезд успехом не увенчались: взрывчатка не детонировала. В результате устройство все-таки сработало — в тот момент, когда его создатель уже потерял на это надежду. Унитаз разлетелся вдребезги, а двенадцатилетний Коля Докукин просто чудом избежал смерти в результате прямого попадания увесистых осколков. Унитаза, разумеется.
Да и вообще — Николай Николаевич ничего не мог сделать по-человечески. Вечно ему не везло. То он проваливался в канализацию и, протащившись по ассенизационным стокам едва ли не полкилометра, падал в Волгу. То садился не на тот поезд и благополучно засыпал на третьей полке, вообще-то предназначенной для багажа, и, не замеченный таким образом контролерами, просыпался черт знает где и потом долго разбирался, куда это его занесло. То выпивал двести граммов водки — а надо вам сказать, что он совершенно не умел пить, — и попадал в вытрезвитель, где начинал ратовать за права индейцев Северной Америки и китайцев-рикш, в результате чего получал несколько ударов по почкам. То его задерживали сотрудники УБОПа по подозрению в принадлежности к преступной группировке, промышляющей угоном машин, причем ему инкриминировали техническое исполнение этих угонов: демонтаж сигнализации, блокираторов, мультилоков и прочих хитромудрых технических штучек и так далее. А этот человек не то что сигнализацию вырубить не мог, он вообще постоянно забывал, как включать двигатель, а его коронным приемом вождения было филигранное вписывание в бордюр, столб или мусорный контейнер, непременно заполненный до отказа максимально зловонными отбросами.
Помню, как он, еще будучи кандидатом химических наук, гордо объявил мне, что работает над препаратом, который будет бороться с так называемым СХУ — синдромом хронической усталости, недомоганием, которое не так явно и всеразрушающе, как, скажем, инфаркт или инсульт, но в конечном итоге способно угробить человека ничуть не хуже. СХУ — болезнь современного человека, замученного информационными потоками и загнанного невиданным темпом жизненной активности. Я тогда возразила Докукину, что проблема имеет скорее философский, чем биохимический
Но дарование есть дарование, а упрямство есть упрямство: Докукин сделал свою «отраву», как он сам это называл. Сделал себе на беду. Сначала его изобретение принялся «пристраивать» в жизнь его собственный научный руководитель, потом подключился Троянов, а вот теперь и окончательный уголовник Киврин. Правда, он косит под респектабельного бизнесмена, но ему это не очень удается.
— Я вас слушаю, Женя, — прозвучал голос Киврина, и по нетерпеливым ноткам, что зазвучали в его жирном подпрыгивающем баритоне, поняла, что заставила себя ждать. Верно, мое раздумье было не таким коротким, каким показалось мне самой. — Вы что-нибудь надумали?
— Я… — начала я, потом быстро оглянулась на Нуньес-Гарсию и увидела, что он уже не полулежит на полу, а сидит, прислонившись спиной к стене, и тяжело дышит. — Я хотела сказать, что…
Честно говоря, у меня не было четко заготовленной формы ответа. Я надеялась на экспромт. Хороший такой экспромт. Но, как показало ближайшее будущее, от меня не потребовалось даже этого экспромта.
Потому что пол под ногами содрогнулся. Глухой, мощный, словно бы подземный гул прокатился рыкающими раскатами, а потом всхлипнули, вылетая, стекла окон, обращенных во внутренний дворик. Грохот взрыва ворвался в помещение, как громадный зверь, прыгнувший из засады.
Звонко хрястнула, простонав, высаживаемая рама, когда бесформенный кусок металла длиной метра в два угодил в окно и высадил его. Длинные полосы стекла, рассаживаясь и дробясь, пролились на пол.
Вытянулся чей-то протяжный вопль ужаса и боли…
Пятеро из восьмерых или десятерых подручных Мандарина, что стояли возле самых окон, были сбиты с ног взрывной волной. Двоих, кажется, поранило стеклами. А парню с лошадиным лицом, которому так не повезло на дороге, где он со товарищи остановил «КамАЗ» с Ирмой, мною и Федором Николаевичем, не повезло меньше всех. В него попал упомянутый кусок изуродованного, словно бы изжеванного металла, и он упал как подрубленный.
В помещение хлынули клубы дыма. Я попыталась глянуть в проемы окон и понять, что же, собственно, произошло, но видно было только, что во дворе что-то горит, выкидывая искры и языки пламени. И кто-то надсадно там орал на одной ноте.
Впрочем, я очнулась от оцепенения первой. Оттолкнула оказавшегося близко ко мне Тлисова так, что он упал на пол, подскочила к Киврину. Тот раскрыл было рот, словно собираясь заорать, поднял руку, как бы метя в меня, но я что было силы хлестнула по жирной физиономии. Честное слово, еще ни разу не приходилось ощущать под рукой рожу, пружинящую и колыхающуюся, словно студень. К тому же желтое лицо Киврина оказалось мокрым от испарины. Последний раз я испытывала такое отвращение в прошлом году на Черном море, когда, нырнув, буквально воткнулась лицом в мерзкую огромную медузу.
Киврин еще барахтался в кресле, когда я протянула другую руку и выхватила из его пальцев чемоданчик с деньгами. Не знаю, зачем я это сделала. По-хорошему, мне не следовало брать эти деньги, они не мои. С другой стороны, к Мандарину они имели еще меньше отношения, чем ко мне, и были люди, которые заслужили их существенно больше, чем я, а тем более Киврин…
Конечно же, я подсознательно подумала о Докукине.
Дым захлестнул помещение. Я рванулась к голому окну, из рамы которого осыпалось стекло, промчалась по чьим-то ногам и рукам и вскочила на подоконник. Кто-то выстрелил, я выгнулась, словно пуля попала в меня или же мою поясницу прижгли раскаленным железом, и прыгнула из окна.