В двух километрах от Счастья
Шрифт:
— Па, почему за сорок шесть?
— Все подсчитано, — весело сказал Константин Яковлевич. — Живем, старина, в век кибернетики. Иди, иди учись…
— Так что все-таки у тебя? — спросила Галка, присаживаясь на диван.
— Все нормально. Двигаем технический прогресс со страшной силой…
— Слушай, ты и там у себя вот так говоришь: «со страшной силой»?
— Нет, что ты! Там я говорю: «На новом материально-техническом уровне мы, работники советской науки…»
— Врешь, — сказала Галка. — Неужели я, по-твоему, не догадалась тысячу раз допросить
— Не «лабухами», а «чуваками». Я ему сказал, что пускачи из ЦентроНИИ ведут себя на объектах как джазовые чуваки. А тот поднял бровь и сказал: «Не хотите ли, товарищ Демин, чтобы я приглашал своего шалопая сына в переводчики во время ваших докладов?» Он, наверное, считал, что я обязан сгореть со стыда от такого его сарказма. А я даже губу закусил, чтоб, не дай бог, не засмеяться. Вот, посмотри сюда, видишь, еще след зубов остался.
Галка, конечно, догадалась, что нужно сделать после осмотра закушенного места.
Отцеловавшись, она велела ему отдыхать, а сама ушла к Митьке, предварительно отобрав синюю книжку и зеленую тетрадку и пустив телевизор на полную громкость.
На голубоватом мерцающем экране диктор с благородным лицом дипломата сочным, глубоким баритоном выговаривал:
— Мадагаскар. Президент Циранана сегодня вернулся в Тананариве…
Константин Яковлевич, кряхтя, поднялся с дивана и переключил телевизор на вторую программу. В комнату ворвался многоголосый вопль колхозной свадьбы из какого-то спектакля. Комический старичок с косо приклеенной бородой, отчаянно подмигивая, выкрикнул какую-то остроту, вроде: «А жена-то небось почишше ревизионной комиссии будет». И потом все театральные колхозники опять громко, долго и натужно смеялись. Константин Яковлевич, вздохнув, выключил телевизор, мгновенно, с какой-то радостной готовностью замолчавший.
Внезапно наступившая тишина почему-то испугала Галку, и она прибежала из кухни.
— Что там такое?
— Ничего… Президент Циранана вернулся в Тананариве.
— Ну и память! — сказала Галка.
И он хмыкнул от удовольствия, потому что действительно это прекрасно, что за семнадцать лет (даже за двадцать, они ведь три года до свадьбы были знакомы) она никак не может привыкнуть к его качествам. И конечно, прекрасно, что любящей жене не надо придумывать эти качества, потому что они есть на самом деле.
— Ты спрашивала, что у меня. Так вот, сегодня в комитете чуть не зарубили наш проект. Тюрин прямо носом землю рыл, чтоб Кызыл-Батур передали в его лавочку. Он кричал, что мы все делаем дорого, что у нас купецкий запрос. Скажет слово — и отдувается и красную свою рожу вытирает платком, а его советчики вокруг бегают с бумажками, шепчут. А я — сама понимаешь — без советчиков. Я напираю на фактор времени, на наш баркайский опыт. Хотя, должен тебе сказать, позиция моя была неважная, потому что наши ребята действительно насчет денег сильно размахнулись. Я поздно заметил, прозевал.
— Ну и что же?
— А ничего, все равно
— Слушай, но как же все-таки приняли дорогой проект? Это ж свинство.
— Не волнуйся, детка, я уж там по ходу дела что-нибудь придумаю, рационализирую что можно. В крайнем случае, как говорил, помнишь, Массальский в фильме «Цирк»: «Полкило в артиллерия не играет никакой роль». И вообще Лукич правильно рассудил, что лучше с умным потерять, чем с дураком найти.
Он притянул ее к себе и поцеловал в затылок.
— Ладно, бог подаст…
Так они лежали, болтая еще час, может, полтора, пока Митька не застучал в стену:
— Па, тебя!
— Я тебе сто раз говорила, скажи, чтоб поставили параллельный телефон.
— Я лучше скажу, чтоб тот сняли. На черта мне эти вечерние звонки! — Он босиком зашлепал по паркету. — Я сейчас…
…Вернулся Константин Яковлевич минут через пять, лицо его было хмуро и как-то по-детски растерянно.
— Что случилось? — спросила Галка. — Ну давай выкладывай.
— Да ничего не случилось. Звонил Потапов…
— Шурик? Ой, ну и что?
— Вот то-то, что ничего. Спросил, как здоровье, как ты, все ли играешь в теннис. Про Митьку спросил: как он там, научился ли выговаривать букву «к» или по-прежнему «тушает тартошту»?
Галка засмеялась и сказала:
— Ой, как время бежит! Он же у нас с самой Трифоновки не был, с Митькиных трех, даже с двух лет…
— Да, — рассеянно сказал Константин Яковлевич. — Он тоже все жалел, что такая вот заведенная жизнь, не вырвешься, не повидаешь просто так друзей студенческих лет….
— Папа, что случилось? — спросил Митька, появляясь в дверях.
— Слушайте, что вы все пристали? И этот тоже. Иди-ка ты учи уроки, неужели я тебе обязан напоминать о твоем долге?
— Я все выучил.
— Все? Как будет по-английски… э-э… Ну, скажем, собака?
— Дог, — сказал Митька обиженно.
— А… красная звезда?
— Рэд стар…
— Ну ладно, иди тогда почитай что-нибудь. Я в твои годы уже всего Беляева прочитал…
Константин Яковлевич наконец добрался до своей синей книжки, демонстративно раскрыл ее на первой попавшейся странице, записал в зеленую тетрадь какое-то слово, но тотчас же отложил ручку.
— Да, кстати, слушай, Галка, надо снять этого Хемингуэя. В какой дом ни придешь, у всех на стене точно такой же. Просто пошло становится. Кругом какие-то мещанские банальности, вот эта глиняная керамика, как у всех, вот этот жираф дулевского завода. Ей-богу, черт знает что…
— Слушай, что он тебе сказал, Шурик? — тихо спросила Галка. — Какую-нибудь неприятность?
— Да нет же, черт возьми! Могу тебе поклясться здоровьем, могу дать честное пионерское под салютом всех вождей, я все тебе слово в слово пересказал.