В двух шагах от рая
Шрифт:
— Ты обиделась?
— Ни в коем случае.
— Тогда до связи, — сказала Наташа. — Мы тебя целуем. Вечером после возвращения от родителей Севы я позвоню.
— Договорились, милая. Целуй Андрюшу.
— Пока.
Юлия вдруг подумала, что сорвавшийся телефонный звонок — это Наташа. Может быть, она все-таки хотела ее о чем-то попросить. Теперь, когда вопрос об отъезде был делом времени, Щеголевой было важно выполнять любую самую мало-мальскую просьбу детей. Юлия уже подошла к телефону, чтобы набрать номер дочери, когда телефон снова зазвонил.
— Алло! — она поспешно сняла трубку.
— Здравствуй, Юля.
Она узнала голос Щеголева и почувствовала, как сердце куда-то упало, сорвавшись со своего места. Оно сжалось, словно ища спасения, неожиданно замерло и, воспользовавшись этим, Юлия
— Здравствуй, Лева.
— Как чувствуешь себя? Как отдохнула? — он говорил ровным, бесстрастным голосом, как будто тщательно следил за тем, чтобы не прорвалась ни одна искренняя нотка. И это как нельзя лучше подчеркивало его волнение.
— Спасибо. Отдохнула прекрасно. Такая красота. Жаль, что все так поздно и теперь не известно, повторится ли это когда-нибудь, — она не могла спрятать грусть.
— Ты всегда говорила, что стоит чего-то очень захотеть и это обязательно получится.
— Да, говорила… — возникла пауза, во время которой Юлия пыталась понять, зачем он позвонил.
Последний раз они разговаривали в день ее рождения. Он тоже казался потерянным, подавленным, но тогда его слова звучали по-другому. Она запретила себе думать о том, как ему живется. Она не знала ни имени, ни развития отношений Щеголева с той, что пыталась стать для него спутницей. Юлия не пыталась ничего разузнавать, прерывая тех, кто стремился донести до нее какую-то информацию. Она предпочла ничего не знать о новой жизни Щеголева. Она не желала ему ни плохого, ни хорошего, загружая себя чем угодно, только бы мысли не возвращали ее к разрыву.
— Юля, я вот почему звоню… — прервал ее размышления Лев и снова запнулся.
— Да, я слушаю.
— Я не отрываю тебя от дел? Могу перезвонить в другое время.
— Нет-нет, я слушаю. Все в порядке, — эта подчеркнутая вежливость разъединяла их больше, чем откровенная грубость, которую иногда могут позволить себе близкие люди.
— Так вот, я сегодня узнал, что Наташа и Сева… Узнал, что они уезжают. Я не знаю, как быть. Это так неожиданно. Ты знала?
— Раньше — нет. Они преподнесли мне вторую часть своего подарка в первый же день моего возвращения домой. Положительные эмоции перед информацией, которая способна тебя раздавить. Своеобразный способ, надо отдать им должное, — Юлия шумно выдохнула, справляясь с вырывающимся из груди сердцем. — Теперь и ты в курсе.
— Это уже без обсуждения?
— Да, они давно все решили. Нас поставили перед фактом.
— Дожили до времен, когда от нас ничего не зависит, значит? — голос Щеголева дрожал от негодования. — Это все Каратов. Его маниакальная страсть к компьютерам достигла апогея. Ему уже тесно здесь, нужны Штаты!
— Сева — талантливый программист. Он наверняка получит там хорошую работу.
— Ты так легко смирилась, как странно.
— В последнее время я только это и делаю, — двусмысленно произнесла Щеголева. — Я не собираюсь обсуждать с тобой свои переживания. Ты позвонил для чего? Для того, чтобы упрекать меня в черствости? — Юлия возмущенно сдвинула брови, поднялась.
— Я не собирался обижать тебя, честное слово, — Щеголев устало провел ладонью по лицу.
— Тогда зачем?
— Мне плохо, Юля, — неожиданно выдохнул Щеголев.
Он презирал себя за то, что позволил этим словам сорваться с языка. Ему действительно было невероятно тяжело. С тех пор как он переселился к родителям, жизнь потеряла для него всякий интерес. Он не мог уважать себя, а для мужчины нет ничего страшнее, чем потерять себя как личность. И никакие регалии, которых никто не мог отменить, не были в силах изменить то глубокое презрение, которое он к себе испытывал. Он сам враз переиначил свою устоявшуюся, вполне устраивавшую его жизнь. Он спрашивал себя, что на него нашло тогда? Зачем понадобился роман с этой девчонкой, оказавшейся способной растоптать любого, кто перестанет ей быть интересным. Наверняка он не первая ее жертва, но осознание этого не приносило облегчения. Она раздавила его, перешагнула и с гордо поднятой головой двигается дальше. Она совсем не та, за которую он ее принял тогда, в самом начале их знакомства. Она умело применила свою тактику завоевания. Щеголев попался. И теперь он чувствовал себя совершенно разбитым, никому не нужным, словно осиротевшим без Юлии
И зачем он позвонил Юлии? Как жестоко с его стороны ожидать поддержки именно от нее. От той, которую он без сожаления забыл на время. А теперь терзается, понимая, что, потеряв ее, лишил себя главного — смысла, любви, самой жизни.
— Почему ты говоришь об этом со мной? — искренне удивилась Юлия.
— Больше не с кем.
— Что это значит?
— Все кончено. Я порвал заранее обреченную на неудачу связь. Это была глупость. Непростительное легкомыслие.
— Что? — Юлия тяжело задышала. — Я думала, что у тебя все слишком серьезно, иначе ты бы не смог так просто уйти. А оказывается, это была связь? Каприз, влечение самца к новому, романтичному времяпрепровождению. Так скоро надоело, странно. Как это не похоже на тебя.
— Не суди меня строго. Я давно вынес себе самый строгий приговор.
— И что же означает твоя просьба о помощи? Ведь ты позвонил, чтобы я утешала тебя. Это что — последнее желание приговоренного?
— Считай, что так, — тихо ответил Щеголев. Ему стало душно в просторном кабинете. Он поднялся, включил кондиционер, ожидая поскорее почувствовать освежающие потоки воздуха. Как она правильно подметила — приговоренного. Он давно ощущает себя именно в таком состоянии.
— Нет, Щеголев. Я не стану гладить тебя по голове. Ты жестокий и эгоистичный мужчина, которого я создала собственноручно. Ты посмел обидеть, предать меня, наши чувства, а вслед за этим протягиваешь руки. Я должна согреть их? Я не приму твоей протянутой руки. Это означает наступить на горло собственному достоинству, — Юлия волновалась, но говорила лишь то, что считала нужным, а не то, что хотела на самом деле. Она была рада слышать голос Щеголева. Рада настолько, что и сама не ожидала. И его сообщение о своей свободе тоже воспринималось двояко — не радость, не равнодушие, что-то среднее. В глубине души она жалела Льва, но никак не хотела показать это. — Ты остался один и тебе тяжело. Я понимаю тебя. О, как я тебя понимаю! Только ты провел со своей любовью около года, а я — двадцать лет. Не желаю тебе ощутить той пустоты, с которой борюсь я.
— Ты говоришь «борешься»? — Лев оживился. Он повернул к себе фотографию, которая давно стояла на его рабочем столе. Юлия и Наташа, улыбаясь, смотрели на него, и эта улыбка останавливала бег времени. И тогда Щеголев позволил себе мечтать. — Может быть, это означает, что у нас не все потеряно?
— Нет, Лева. Я ведь говорила, что ты захочешь вернуться.
— Я помню.
— И еще я говорила, что больше не приму тебя.
— И это помню, — мечта погасла, едва засверкав. Щеголев закрыл глаза.
— Тогда не будем больше возвращаться к этому. Каждый остается со своими воспоминаниями. Мы стали друг для друга воспоминанием, пойми. И только Наташа делала нас реальными. Скоро она уедет и увезет с собой последнюю нить, которая связывала нас. Она и Андрюша.
— А может быть, наоборот, Юля! Они уедут, и нам будет легче все переосмыслить. Никто не посмеет нас упрекнуть в том, что мы это делаем ради детей. К черту мнение друзей, детей — важно только то, что мы чувствуем! Для себя, ведь мы можем попробовать для себя! — Щеголев цеплялся за последний шанс. Если сейчас она скажет «нет» — все кончено. — Юля, я умоляю тебя дать мне возможность загладить свою вину. Какая идиотская фраза, словно можно разгладить, как складочки на рубашке, рубцы, образовавшиеся в душе…