В двух шагах от счастья

Берчелл Мэри

Они въехали в мрачный внутренний двор, который, наверное, раньше был заросшим травой, но теперь от нее остались лишь несколько грубых пучков, отчаянно цепляющихся за жизнь. Из барака тут же высыпали дети с широко раскрытыми от любопытства глазами.

— Заприте машину, — посоветовала Аня Дэвиду и заговорила с детьми по-польски.

Они энергично замотали головами, очевидно давая торжественную клятву ни к чему не прикасаться. Затем Аня повела спутника в барак по каменным ступеням.

В нос ударил запах пищи, пота и хлорки. В конце коридора Аня остановилась

перед последней дверью и тихонько постучала. Раздался женский голос, и она вошла, жестом пригласив Дэвида следовать за ней. Подавив чувство неловкости, он шагнул в большую комнату с высоким потолком и огляделся. Большая ее часть была отделена выцветшими занавесками, повешенными на леске, и парой высоких шкафов. В углу стояла маленькая плита, на которой женщина готовила что-то с удивительно приятным запахом. Она что-то пробормотала, и Дэвид приветствовал ее по-немецки, поскольку не знал польского. Аня задала соседке какой-то вопрос, та в ответ пожала плечами. Потом девушка подняла угол занавески и отступила на шаг, пропуская Дэвида. Твердо решив идти до конца, он нырнул под занавеску и оказался возле узкой кровати, на которой лежал изможденный, но все еще необычайно красивый мужчина. Тонкие седые волосы, благородной формы череп, породистое лицо… Впалые темные глаза прекрасны, ясны и умны, а руки, бессильно лежащие на заплатанном одеяле, тонки и изящны. На вид ему было лет пятьдесят — шестьдесят, но, учитывая страдания, которые ему довелось испытать, Дэвид решил, что пятьдесят, пожалуй, более вероятная цифра.

Аня наклонилась к больному и прошептала несколько слов по-русски. Взглянув на Дэвида, он вежливо произнес по-французски низким, хорошо поставленным голосом:

— Вы очень добры, что пришли, месье. Но моя дочь слишком волнуется. Это всего лишь легкое недомогание. Сердце, знаете ли… — Красивая рука внезапно коснулась левой стороны груди, и легкий вздох не дал ему договорить.

— Уверяю вас, — начал Дэвид, — что я не имею намерения вторгаться в вашу жизнь, месье. Но если я могу что-то сделать, пожалуйста, позвольте мне помочь.

— Благодарю вас, вы ничем помочь не можете.

— Отец, это неправда! Ты должен позвать врача и…

— Я не желаю, чтобы ко мне прикасался немец!

Аня с таким отчаянием взглянула на Дэвида, что он не удержался, сел у постели и твердо произнес:

— Вы должны извинить меня, месье, но ваша дочь обратилась ко мне как к другу. А друг не может просто уйти и оставить вас в таком состоянии, поскольку мадемуазель сказала, что вам нужен врач…

— Я не желаю, чтобы ко мне прикасался немец, — повторил мужчина.

Закусив губу, Дэвид сказал себе, что виной всему славянская гордость и упрямство. Но Дэвид тоже был упрям, а потому, отбросив все тонкости этикета, твердо проговорил:

— Я вспомнил, что у меня есть приятель, младший помощник моего отца, который был известным врачом. Завтра он приезжает в Мюнхен отдыхать. Вы согласны повидаться с ним? Он англичанин.

На лице больного отразилось удивление.

— Если вам угодно так беспокоиться, месье… Будет невежливо

с моей стороны, если я откажусь принять вашего друга.

— Тогда я приведу его, — заявил Дэвид. Восторженный и благодарный взгляд, которым одарила его Аня, показался ему достаточной наградой за все неприятности. — Если я могу еще что-то сделать…

— Ничего, месье, благодарю вас. Мне стыдно, что мы не можем оказать вам должного гостеприимства.

Впервые за многие годы Дэвид вдруг по-мальчишески смутился.

— Прошу вас, не беспокойтесь. Я рад помочь.

— Я понимаю. — На мгновение взгляд блестящих темных глаз задержался на Дэвиде с изумленной снисходительностью. — Британцы — удивительный народ. Я говорю это не потому, что вы англичанин, а потому, что это правда, которую я узнал за много лет. Они единственные, кто чувствует ответственность перед теми, кому меньше повезло в жизни.

Наполовину польщенный, наполовину сбитый с толку, Дэвид не знал, что ответить. Затем мужчина посмотрел на Аню и заговорил добродушно, но строго:

— Оставь нас на минутку, милая. Я хочу поговорить с нашим другом наедине.

Без лишних слов, правда, нехотя она подняла занавеску и вышла. Воцарилось молчание, но Дэвид не посмел торопить больного. У него была странная уверенность, которая порой посещает всех нас, что должно произойти что-то важное. Затем русский медленно и очень тихо заговорил:

— Месье, теперь, когда Аня вышла, нет нужды притворяться. Я знаю и, возможно, вы тоже знаете, что я умираю. Это может случиться завтра, на следующей неделе или даже сегодня ночью. Нет, не пытайтесь меня утешать, — попросил он, заметив, что Дэвид хочет его прервать. — Тот, кто прожил столь горькую жизнь, как я, не должен бояться смерти. Для меня это окончательное решение. Но для Ани это будет началом тяжелых испытаний.

И тут Дэвид, движимый чувством глубокого сострадания, которого еще никогда не испытывал, тихо сказал:

— Если вы мне верите, я обещаю сделать для нее все возможное.

Мужчина сразу не ответил, а когда вновь заговорил, то скорее обращался к себе:

— Возможно, Господь помнит даже о нас.

— Если я могу помочь вашей дочери… — начал Дэвид и замолчал, потому что в темной комнатушке вдруг воцарилась тишина, какая возникает перед приближающейся трагической развязкой, и он уже знал, что произойдет, еще до того, как мужчина наклонился к нему и сообщил:

— Аня не моя дочь, месье. Поэтому в вашем появлении здесь я вижу знак свыше. Аня — дочь англичанина.

Глава 2

Дэвид молчал, пораженный этим открытием. Где-то на границе сознания слышались звон посуды и тихие голоса Ани и польской женщины за занавеской. Внизу во дворе раздавались крики играющих детей.

Наконец Дэвид заставил себя спросить:

— Она об этом знает?

Мужчина покачал головой:

— Отец Ани умер до ее рождения. Я женился на ее матери… — Он судорожно глотнул воздух и не смог продолжить.

Но Дэвид хотел узнать все и нетерпеливо поинтересовался: