В дыму войны
Шрифт:
Давят, калечат друг друга. Режутся в переплетах рам окопным стеклом. Застревают в прорезах окон, кусают друг друга, тузят в бессильной ярости кулаками.
Демонстранты вели себя с поразительным хладнокровием, с выдержкой. Паника была и у них, но они быстро взяли себя в руки, преодолели ее.
Демонстрация сегодня пошла на убыль. Люди устали. Надоело без толку бродить по улицам. Расходятся по фабрикам, по казармам, унося в бунтующих душах накипь негодования против колеблющегося, соглашательского большинства
Трупы казаков убраны, но убитые лошади еще лежат. Лежат со страшно вздувшимися животами, вытянув шеи и оскалив широкие желтые зубы. Под ними лужи бурой засохшей крови.
Разит кислой падалью. Пешеходы, проходя мимо, затыкают носы платками и негодуют на власть, которая четыре дня не очищает улицы.
Они – чудаки, эти прохожие: никак не могут понять, что власти почти нет. Никто, от милиционера до премьера, не чувствует под ногами земли.
До лошадей ли тут?
Темные личности сеют тревожные слухи. Призывают к погромам. Одного агитатора, призывающего к погрому винных складов, солдаты отдубасили прикладами.
Говорят, что в Петроград для «усмирения бунта» едут с фронта полки.
Обыватели ожидают резни, грабежа.
Но так или иначе Петросовет закончил свое существование. Армия – единственная сила, на которой держится власть. Петроградский гарнизон занес свой штык над советом нынешнего состава. Если перевыборы не удовлетворят, штык опустится и сделает свое дело.
Правительство обвиняет большевиков в организации демонстрации 3–4 июля.
Часть лидеров арестована. Ленин скрылся. Может быть, его схватят сегодня-завтра. Говорят, есть приказ о его аресте. Его усиленно разыскивают.
Правая печать прямо зовет к самосудам над большевиками.
Журналисты от Суворина до Д. Заславского включительно с пеной у рта вопят о пломбированном вагоне, о грудах немецкого золота.
Ленина готовятся казнить, расстрелять.
Если сегодня схватят и растерзают Ленина, этим ничего не докажут.
Его идею убить нельзя.
Несокрушимая сила Ленина в том, что он предвидит ход истории. И потому его дело победит.
Приехал с фронт кавалерийский полк. Кавалеристам внушили, что на их долю выпала великая честь очистить Петроград от мятежников, которые, якобы, бунтуют лишь потому, что боятся воевать, «дрожат за свою шкуру».
Кавалеристы ходят павлинами, держат себя вызывающе. Гвардейцев называют шкурниками.
Наши солдаты уже имели с ними в Таврическом несколько мелких стычек.
Горячие головы предлагают атаковать кавалерийские казармы, обезоружить и выставить «спасателей» временного правительства из Петрограда.
На дворе очередной митинг.
Грузный скуластый солдат, стоя на бочке, громит кавалеристов. Повернувшись к публике задом упрямо спрашивает председателя:
– Были мы с тобой на фронте?
– Ну, были, – нерешительно говорит председатель.
– Были
– Были, – подтверждает председатель.
– Ну, а вот наши товарищи, собравшиеся здесь на митинге? Они были ранены?
Председатель недоуменно трет широкий свой лоб.
– Да, к чему ты это пристаешь? Все знают, что были. Есть по три-четыре раза раненые. В чем дело? По существу говори. Ближе к делу. Текучий момент у нас в порядке.
Оратор удовлетворенно трясет головой. Повернувшись лицом к слушателям, он снова возбужденно говорит, отчаянно болтая длинными руками:
– Мы – фронтовики, товарищи. Так так они, эти красноштанники, могут нас «тыловиками» обзывать? Наехали сюда сытые, краснорожие, гладкие, как борова, сами ни в одном бою не бывали, за сто верст от позиции баб щупали, а теперя нос задирают.
В толпе движение.
– Знамо дело! Правду сказал! Подтвердим! Видали мы кавалерию в бою…
Председатель звякнул колокольчиком.
– Не прерывать оратора, товарищи.
Оратор, точно боясь, что не дадут ему закончить речь, нетерпеливо переступает на бочке ногами.
– Так-то, товарищи. А теперьча нам здесь проходу не дают. Мы трусы, мы шпионы немецкие, мы семечками торгуем. Долго ли будем терпеть, товарищи, такое измывательство? Предлагаю революционным порядком разоружить кавалеристов… А не дадутся – побить всех в лоск, Каки мы шпиены? Какой я, например, шпиен? Кто из нас золото немецкое нюхал? Без табаку, без сахару сидим, животы с голодухи подвело, а тут, накося золотом попрекают. Доколь поклепы сносить станем? Довольно! Прекратить пора!
– Правильна!
– Согласны!
– Правильна-а-а-аа! Даешь!..
Долго кричали, заглушая маленький колокольчик председателя.
Шмелями гудел оскорбленный полк.
Слово взял себе председатель.
Заговорил деловито, без пафоса.
– Погоди, ребята, не торопись. Не с того конца начинать хотите. Кавалеристов зря на нас науськали. Головы обморочили им. Они, дураки, под чужую дудку пляшут. Будет время, и их обработаем. Все равно верх наш будет. Пусть сюда хоть весь фронт гонят. Не страшно! Мы их словами доймем. Слово – ежели оно справедливо – хуже пулемета. Против слова никто не устоит. Правда на нашей стороне. По душам надо беседовать с ними… А уж ежели не проймем словами, не опомнятся – пусть не серчают. Стрелять умеем. Пулеметов хватит. Не такую, кавалерию видали… В порошок сотрем, не посмотрим, что свои.
С председателем большинство согласилось.
– Это футуризм! Это футуризм!
Женщины и мужчины обступили мрачного брюнета и, перебивая друг друга, размахивая у него под носом кулаками, что-то горячо доказывают ему.
Духовенство развернуло кампанию против революции и против пораженческих настроений.
По-видимому, отцы духовные располагают солидными средствами. Чуть ли не каждый день из синодальной типографии к нам в казармы присылают тюки литературы.