В дыму войны
Шрифт:
Все эти поповские брошюры и листовки написаны популярно, увлекательно. Понятны каждому солдату. На тысячи ладов доказывается, что нужно воевать с немцами, с австрийцами и турками до победного конца. Тем солдатам, которые отказываются воевать, отцы духовные угрожают всеми муками ада. В доказательство своей правоты приводят десятки имен пророков, святых угодников, богословов.
Брошюрки свои они раздают бесплатно. Против революции выступают пока осторожно, ругают только большевиков, да и то иносказательно.
Но и в этом вынужденном косноязычии
Жандармы в рясах проглотили бы с удовольствием всех социалистов и всех революционеров.
Правых социалистов попы терпят, как неизбежное зло. Они очень хорошо знают поговорку древних греков: «Когда не спасает тигровая шкура – одевай лисью».
Во всей казарме не найдешь ни одной социалистической книжонки, а поповская литература валяется по всем углам.
Мне кажется, что все синодские послания к пастве и к «христолюбивому православному воинству» являются вечерним изданием кадетских газет. Кадеты, перепуганные революцией, правеют не по дням, а по часам. Милюков скоро будет правее Николая Романова, а Милюкова считают самым левым из кадетского лагеря.
Если с поповских брошюрок смахнуть божественный туман, елейную иносказательность эзоповского подчас языка, их не отличишь от набоковских и милюковских «произведений» подобного рода.
Буржуазно-дворянские круги шумят сейчас о защите родины больше, чем в 1914 году. Кажется, все средства и силы брошены на то, чтобы заставить армию наступать.
Но армия не желает наступать.
И тем яростнее становится проповедь патриотизма и шовинизма.
Несмотря на то что крупных боев почти нет, русская армия потеряла ранеными с января 1917 года по август месяц триста тысяч человек.
В армии свирепствуют болезни: больных за этот период выбыло из строя почти полтора миллиона.
О числе убитых газеты пока не пишут. Оно, вероятно, тоже значительно, особенно после хваленого июньского наступления.
И люди, обитающие в тылу, не перестают возмущаться, что армия пассивна, что она утратила свой патриотический дух…
Ура-патриоты готовы всю Россию, за исключением себя, разумеется, загнать в окопы. Они похожи на зарвавшегося игрока, который ставит на карту последние гроши в надежде отыграться.
В городе нет хлеба. Нет съестных припасов. Голодают все. Но больше всего солдаты, рабочие.
У магазинов огромные очереди обывателей. В одной руке – корзина, в другой – карточка.
В очередь приходят с вечера, чтобы утром раньше получить. Женщины приносят с собой подушки, кладут их к стене и, притулившись к ним, сидя на панели, дремлют всю ночь. И никто их не гонит, все к этому привыкли.
Очередям дали странные название «хвосты».
На днях был у одного знакомого, спрашиваю;
– А где ваша жена?
– В хвосте…
У витрин молочных магазинов стоят целый день толпы обывателей. Глазеют на выставленные головки сыра, на круги масла. Так глазели раньше на бриллианты и золотые безделушки
Контрреволюционеры надеются, что голод погубит революцию…
На днях проходил по Обводному каналу. Обтрепанный армеец в истасканной длиннополой шинели с чужого плеча продает из-под полы буханку черного хлеба. Собралась толпа. Солдат ломит за хлеб цену неслыханную. Каравай переходит из рук в руки. Его любовно щупают руками, мнут корку, отщипывают кусочки и пробуют на язык, но купить каравай никто не решается.
Солдату надоел бесплодный торг.
– Да ну вас всех в болото! – он выхватил каравай и собрался уходить.
Тогда кто-то из толпы истерично крикнул:
– Мародер! Бей его, братцы!
Солдата схватили, сбросили в воду, начали топить.
Как на грех, солдат оказался прекрасным пловцом и причинил своим палачам массу хлопот. Он никак не хотел тонуть в узком вонючем канале. Подолгу держался под водой и неожиданно выплывал где-нибудь у самого берега.
Тогда на него с улюлюканьем и бранью бросались несколько десятков озверелых людей. Кидали камнями, палками, поленьями, сухим песком, чтобы засыпать глаза, ослепить…
– Мародер!
– Спекулянт!
Особенно неистовствовал седенький старик с пепельной бородой.
– Тони, тони лучше добром, а то требуху выпустим! – орал он на отчаянно барахтающегося в воде солдата.
Молодо, бойко перепрыгивая через поленья и плахи, радостно хихикал, когда бритая голова жертвы скрывалась под водой.
В конце концов солдат измучился и. обессилев, пошел ко дну.
Но успокоенная толпа еще долго не расходилась, точно не веря в смерть своей жертвы.
Суетливый старичок в нанковом пиджаке, потирая сухие костистые руки, авторитетно говорит:
– Бесприменно вынырнет где-нибудь, сукин сын. Ух какой, я вам доложу, жилистый, не приведи господи! Сам руку щупал выше локтя. Пройдет с полверсты по дну реки и вынырнет, где людей нет.
– Не может быть! – возражают ему из толпы.
– Вот те и не может! Завтра он опять каравай продавать будет, а мы с тобой без хлеба пить чай станем.
Толпа, ворча и проклиная хлебный кризис, медленно расходится.
Самосуды растут. Судов нет. В овощном ряду у лабаза с капустой стояла большая очередь. Передние увидали в углу лабаза несколько гнилых кочанов капусты. Подняли гвалт. Сзади кто-то подал команду:
– Бей лавочника! Сгноил товар, подлюга!
Бросились бить. Лавочник вырвался и убежал. Со всех сторон напирали любопытные. Получилась давка. Повара из вегетарианской столовой, стоявшего в белом фартуке в очереди, приняли за хозяина лабаза, избили до полусмерти… Переломили несколько ребер, вышибли глаз.
Член полкового комитета Форфанов, захлебываясь от смеха, рассказывал мне:
– Понимаешь, был я сейчас в Кексгольмском полку, и что там понаделала наша бражка – уму непостижимо.