В дыму войны
Шрифт:
Взятых в плен раненых солдат и офицеров любовно перевязывали, поили чаем, угощали бисквитами и отечески журили:
– В своем ли вы уме?
– Против кого идете?
– Мы – народ, демократия. Россия за нами, и за нас миллионы трудящихся. Мы за мир.
– Ваш Керенский – антюрист, шарлатан!
Пленных без конвоя направляли в город, в госпиталя, добродушно улыбались. Их взгляды говорили нам: «Виноваты, больше не будем». Не война – маневры.
В городе начались погромы винных складов.
У разбитых винных подвалов происходят дикие сцены. Говорят, что в одном подвале у Невской заставы под напором толпы раскатились бочки с вином, наложенные до потолка, и насмерть задавили до десятка пьяниц.
В другом подвале, в районе Лиговки, из разбитых бочек напустили на пол в аршин вина. Из пыльного заплесневелого подвала сделали винный бассейн. Из бассейна черпают ковшами, ведрами, пригоршнями, банками из-под консервов. «Деловые» тащат вино домой, чтобы спекулировать на нем. Рыцари зеленого змия – «бескорыстные джентльмены» – выпивают свою долю тут же.
Напиваются до одури, до горячки, испражняются в винный бассейн и снова пьют из него…
Рассказывают, что несколько человек «пьяных, как стелька», утонули (захлебнулись) в винном бассейне.
Оставшиеся в живых вытащили утопленников за нош и, ничуть не смущаясь, принялись допивать благодатный напиток.
– Спирт ничем не испоганишь!
Милиции нет. Она только организуется и совершенно бессильна прекратить винную вакханалию.
Высшим властям тоже не до винных погромов. Перед ними ежечасно всплывают сотни сложнейших государственных вопросов, которые требуют немедленного разрешения.
Кроме того, пропасть возни с фронтом, с армией.
На ликвидацию винных погромов, наконец-то, решили бросить воинские части. В помощь милиции формируются специальные дружины из трезвенников-солдат и офицеров.
Я записался. Назначили «главковерхом» отряда трезвенников в двадцать пять штыков.
Ночью ходили в «дело». В районе Суворовского проспекта «разбили» и «рассеяли» две банды погромщиков. Потерь с нашей стороны нет.
Мои ребята возмущены погромами и рвутся в бой. Приходится их сдерживать.
После нескольких залпов в воздух, когда банда пьянчужек бросилась на утек, дружинники беспощадно молотили их прикладами.
Многим повытрясли хмель и, пожалуй, навсегда отбили охоту к погромам.
Один из дружинников говорил мне:
– Товарищ начальник! Чего зря поверху палим? Прикажите стрелять прямо в эту сволочь. Разве это люди? Мы революцию делаем, за новую жизнь боремся, чтобы всем хорошо было, на нас с удивлением смотрит весь мир, а эта мразь шухер устраивает. На всю революцию пятна
Другие тоже настаивали на этом.
Но у меня категорический приказ Петроградского совета «пускать оружие в ход только при случае нападения на дружинников».
Дисциплина прежде всего.
Совету виднее.
Знаю, приказ отдан не из сентиментальных побуждений.
Получили приказ выделить из батальона отряд в четыреста штыков и срочно направить его в Могилев на Днепре в распоряжение главнокомандующего, прапорщика Крыленко.
Волнуется казарма.
– В Могилеве нам нечего делать! Даешь демобилизацию. Даешь проходное свидетельство на родину!
– Каки таки отряды??
– Опять на фронт?
– Что за прапорщик-вояка объявился?
– Для чего переворот делали?
– За что боролись?
– Опять Керенщина какая-то?
– Никуда не поедем, с места не сдвинемся!
Митинг собрали на дворе.
Пришли все до одного.
– Слово имеет представитель Петросовета.
Хмуры солдатские лица. Ни одного хлопка, которыми всегда встречали за последнее время появление на трибуне представителей совета и военно-революционного комитета.
Оратор выдался блестящий.
Начал издалека, но с первых же слов ухватил каждого солдата за сердце и так держал в руках, не выпуская до самого конца.
На сердцах играл, как на скрипке.
И плакали, и смеялись, когда он хотел. Дышали одним вздохом с ним. Ловили глазами и ртом каждый жест его руки.
Безжалостно разбередил он незажившие раны. Воскресил в памяти и старую царскую казарму, и гусиный шаг, и словесность, и зуботычины, и колку чучел, и окопную жизнь.
Вспомнил про урядников, становых, земских, про налоги, про помещиков, про буржуазию.
Говорил два часа.
Море дышало на город льдом и вязкими туманами. Люди ежились от холода, но слушали, не прерывая ни звуками протеста, ни возгласами одобрения.
– Дело говорит!
Фронтовики, закаленные в боях, плачут навзрыд и, стыдясь своей слабости, своих слез, уходят из тесного круга застывших в немой неподвижности тел куда-нибудь за угол, чтобы придти в себя, протереть глаза непослушные.
Когда все, что нужно сказать, было сказано, оратор спросил сурово-сухим голосом:
– Товарищи солдаты! Хотите вы, чтобы был восстановлен старый режим?
Зашевелилась толпа.
Яростно и злобно передернулись обветренные шафранные лица.
Горохом окнуло по двору могучее эхо.
– Не хотим! Ляжем костьми – не дозволим!
Оратор махнул шапкой, призывая к порядку.
– Так слушайте, товарищи, дальше. В Могилеве ставка верховного главнокомандующего, генерала Духонина.
Взяв власть в свои руки, мы предложили Духонину немедленно прекратить военные действия на всех фронтах и начать переговоры о мире. Духонин отказался выполнить наш приказ.