В эфире
Шрифт:
Мастер скривил губы в привычном ему жесте согласия и склонил голову на бок, слегка качнув ею.
– Значит, – сказал он тихо, – пришла пора проявить гибкость. Это будет ему уроком. В конце концов, мы с тобой как никто другой знаем, что даже самым твердым веществам порой нужно проявлять гибкость. Чтобы втиснуться в рамки.
Гастон безостановочно качал головой, отрицая каждое услышанное слово.
– Нет, Мастер. Нет,
– Постой, – старик остановил его скитания, подняв перед собой ладонь, – разве не ты предлагал мне избавиться от него, пока еще можно? Кажется, именно так ты говорил. Твои же слова?
– Но не так!
– А как? Как тогда? Выгнать его? Чтобы совершенно потерять над ним контроль? В этом плане мы уже прошли точку невозврата. Назад нет пути. Он будет становиться только сильнее. И только опаснее. А так… Кто знает? Возможно, оказавшись бессильным, на одном уровне с остальными, он сумеет понять свои ошибки.
– Или стать еще злее, – Гастон снова судорожно затряс головой.
– Я не понимаю твоей реакции, – сказал Мастер, – думал, что ты поддержишь меня.
– Я не могу поддержать такое. Это никак не вяжется со всем тем, чему вы меня учили. А как же бесценность жизни? Как все ваши принципы?
– Еще я учил тебя, что все эти принципы, они как матрица. Они стандарт, каждый из которых можно видоизменить. Немного, в рамках разумного, в рамках своего восприятия действительности, своего понимания жизни. И только в целях всеобщего блага.
– Вы сейчас говорите о всеобщем благе? – Гастон едва сдерживался, чтобы не перейти на крик, – я был там, и знаю, как все обстоит. Знаю их законы. Всеобщее благо? Вы представляете, что будет с теми людьми, если он доберется до эфира?
– Да, прекрасно представляю, – спокойствие в голосе Мастера снова раздражало собеседника, он опять знал каждую из реплик, которые будет произносить Гастон, – да, ты был там. И знаешь свойство того эфира. Он не сможет причинить им слишком много вреда.
– Вы уверены? Я – нет. Я думаю, что он способен творить с помощью эфира ужасные вещи.
– Вот именно по этой причине я его и отправил туда. Слушай, я правда не могу понять твоего расстройства. Если бы я не знал тебя так хорошо, как знаю, то подумал бы, что ты сейчас жалеешь о собственных же словах. И мыслях.
– Я не хочу быть…
– Виноватым? – закончил мысль собеседника Мастер, – не хочешь нести ответственность? Ну, выходит,
– Нет, не нужно это делать. Не надо обвинять меня.
– А почему? – голос Мастера все так же не менял интонацию, – потому что это будет для тебя слишком сложно?
– Потому, что моей вины в этом нет.
– А никто тебя и не обвиняет. Ты не вышел за пределы матрицы, а все твои действия и все твои мысли были лишь в целях всеобщего блага. Я прекрасно понимаю, что говоря это, ты и думать не думал о себе. Для этого не нужно читать твои мысля. Ясно, что ты волновался о других. И сейчас продолжаешь волноваться.
– Нет, Мастер. Я не хочу, чтобы было так. Только не так.
Мастер глубоко вздохнул и пожал плечами.
– Ну, – сказал он, опустив взгляд на неподвижного Бруно, – от твоего теперешнего желания уже мало что зависит. Все сделано. И мы либо получим нового Бруно, гораздо более чистого, как ты всегда хотел. Либо не получим. Как ты тоже хотел. А сейчас, прошу меня извинить, я обещал булочнику в городе, что починю его мельницу. Нельзя лишать людей хлеба, верно? Иначе, кто знает, куда они забредут в поисках удовлетворения своего голода.
Он снова вытер руки о фартук и, не снимая его, прошествовал к выходу из амбара. Скрипнула старая дверь на проржавевших насквозь петлях, внутрь на мгновение ворвался яркий солнечный свет, на секунду разогнав полумрак, но стоило петлям скрипнуть вновь, как тьма мгновенно вновь заполонила все внутри.
Дверь тесной комнаты снова распахнулась. Бруно лишь мельком увидел кулер для воды и край чьего-то стола, прежде, чем все пространство в открывшемся проходе загородил массивный корпус следователя. Его каменное лицо по-прежнему не выражало ничего, кроме безразличия, но глаза были иными. Ему, совершенно точно, не нравилось все то, что предстоит впереди. С чего бы? Он ведь совсем не знает сидевшего тут взаперти незнакомца. А если бы знал, то, пожалуй, и не подумал бы хоть как-то сострадать. Бруно ощущал, что проникся симпатией к этому человеку. Особенно ему нравилось, что этот мужчина без колебаний сделает то, что должен, хоть ему это и не особо нравилось.
Конец ознакомительного фрагмента.