В эльфийской резервации
Шрифт:
И клуб «Для тех, кому за шестьдесят пять» начал расходиться – к огромному Аниному облегчению. Не то чтобы она недолюбливала стариков, просто поговорить ей с ними толком было не о чем, а слушать их бесконечные однообразные воспоминания про рыбалку, пилораму или чьи-то деревенские глупости было не интересно. К тому же, ей отчего-то было неуютно весь вечер: будто чужой взгляд пялился на нее из темноты - даже шея чесалась. Но сколько бы Аня не вглядывалась в сумерки за окном, ничего не могла там разглядеть. Похоже, опять кто-то ушастый среди ночи с заказом на доставку
И действительно: стоило только голосам гостей стихнуть в дальнем конце улицы, как по открытой створке окна пробарабанили костяшки пальцев.
– К тебе можно? – спросил Игорь и, не дожидаясь ответа, забрался на подоконник. Стянул с головы кепку с банданой и с наслаждением потер помятые уши.
– Ночь уже, - ворчливо заметила Аня, прибирая стол. – Опять тебя мать потеряет.
– Не потеряет, - отмахнулся Игорь. – Она меня уже простила.
– В прошлый раз ты тоже говорил, что не потеряет, - напомнила Аня. – А потом она тебя ремнем гоняла.
– Ну, это мы с ней просто не поняли друг друга, - уклончиво сказал Игорь. – Зато смотри, что я нарисовал. Нравится?
Он протянул ей какой-то лист. Аня взяла и сразу поняла, отчего у нее весь вечер чесалась шея и кто глазел на нее из темноты: на листе красовался ее профиль.
– Только нос не очень получился, - самокритично заметил Игорь. – Если б я карандашом рисовал, можно было бы подтереть, но ручку не сотрешь.
– Мне тебя похвалить? – Аня вопросительно-снисходительно уставилась на него из-под бровей: этот ночной арт-сеанс ее умилил и насмешил. Примерно, как если бы первоклассник нарисовал любимую учительницу и вручил ей этот портрет после урока.
– Можешь и похвалить, - наполовину придуриваясь, наполовину всерьез сказал Игорь и провел рукой по волосам, приглаживая их и готовясь слушать комплименты.
– Изображение плохо вписано в лист, - мстительно принялась критиковать Аня. – Границ не чувствуешь совсем. Куча подробностей и при этом без смысла: мучился, каждую ресничку прорисовывал, а выражение лица, как у системы в режиме ожидания. Сильно сомневаюсь, что я выгляжу, как робот.
– Но, согласись, я неплохо рисую, - нисколько не смутился Игорь, забирая у нее свое творение. Рисунок и правда был не плох. По крайней мере, с технической точки зрения.
– Ты правда думаешь, что упор в технику сделает тебя художником? – снисходительно усмехнулась Аня. – Техника в лучшем случае доведет до фотографичности. Знаешь, как я это называю? Профессиональный мудак. Или мудак-профессионал.
– Эй! – возмутился Игорь, явно приняв термин на свой счет.
– Нет, ну, возможно, где-то в середине этого пути тебя все-таки настигнет просветление, и ты поймешь, что техника – это только средство, - сжалилась над ним Аня. – Но тогда хотя бы не хвались ею, это смешно. Тем более, в твоем возрасте. Рисовать нужно не ресницы и носы, а человеческие боль или счастье, мысли или воспоминания, мечты и образ жизни. И не важно при том, есть ли вообще на рисунке нос или только темный абрис человека.
– Хочешь сказать, я зря этим занимаюсь? – взгляд Игоря потемнел, как будто в нем вдруг выключилась озорная искра.
– Что? – спохватилась Аня. – Нет, я такого не говорила. Рисуй, конечно, у тебя здорово выходит. Ну, по крайней мере, лучше, чем у многих. Только не меня, пожалуйста, мне от твоих подглядываний жутко. И вообще, чем бы человек ни занимался, все это не зря, если ему нравится. Великие хирурги умеют играть на роялях, прославленные музыканты лепят из глины, а скульпторы вечерами сочиняют фуги. Тренированный мозг умеет все. Просто у него есть любимое дело, и потому он велик. Если же заниматься только чем-то одним, ты, быть можешь, будешь в этом хорош, но мастером не станешь: мозгов не хватит. Тех самых, которые когда-то пытались рисовать кривые носы, а им запретили.
– Не читай мне лекций, как маленькому. Мы с тобой ровесники. Забыла?
– сказал Игорь обиженно, но по интонации сразу стало понятно: простил.
– А ты не напрашивайся на комплименты: не девица на выданье, - парировала Аня. – И вообще: как себя ведешь, так я с тобой и разговариваю. Вел бы себя, как серьезный мужик, я бы и относилась соответствующе.
– Серьезный мужик – это когда я сам-царь, а все бабы – поблядушки мне на развлечение или инкубаторы для производства детей? – насмешливо уточнил Игорь.
– Фу, ну что за выражения? – поморщилась Аня. – Ты как подросток, ей-богу.
– А что делать? – смешно развел руками парень. – Мама у меня из старого поколения: привыкла, что до пятидесяти лет любой парень – ребенок. Приходится соответствовать.
– Ну, в каком-то смысле она права, - задумчиво протянула Аня. – Все мужики – дети, что в тридцать, что в пятьдесят.
– Эй! – шутливо возмутился Игорь, а в следующее мгновение за окном раздались шаги: стук каблуков по доскам вдоль палисадника.
– Агнесса Марьямовна, вы еще не спите? – поинтересовался женский голос.
Аня и Игорь переглянулись. Голос был знакомый. Очень даже.
«Ты опять без спросу ко мне свинтил?», - одними глазами спросила девушка ушастого. «Не-не, я чист, как икона во храме!», - также беззвучно отперся парень. И выражение лица у него было при этом вполне искреннее.
– Нет, не сплю, - Аня торопливо отдернула штору и высунулась из окна. Игорь же, напротив, прилепился к стеночке. Как бы там ни обстояли дела у него в семье, похоже было, что лишний раз попадаться матери на глаза он не хочет.
– Добрый вечер, - немного неловко сказала гостья. Одета она была чуть наряднее, чем требовалось для вечернего похода под окно соседки и, похоже, пыталась загладить первое впечатление от их случайной встречи на улице. – Меня зовут Глафира Дормидонтовна, я ваша соседка. И мать Игоря.
– П-приятно познакомиться, - Аня сдержалась и не прыснула со смеху, хотя имечко у соседки было еще хлеще, чем у нее самой. Интересно, а какая у Икорушки фамилия? Царегорохов? Царегорохова Глафира Дормидонтовна – каково звучит, а?