В этот раз в следующем году
Шрифт:
Её пальцы двигались по его спине, зарывались в волосы, изучали линии его уха, бровей и горбинку носа. Она поцеловала его, её язык скользнул между его губ в поисках его языка, звуки, которые она издавала — стоны и вскрики, как воздух проникали в него.
Ничто в его жизни не предвещало такого… такой разрядки, такого желания. Он недоумевал, как она догадывалась о том, в чем он нуждался, если он и сам не мог словами выразить это. Да и слова не имели значения. Она приподнялась под ним, грудь к груди, бедра к бедрам и, вскрикнув, кончила. Он кончил следом, а сила его чувств разрывала его.
Обессиленный
***
Бренна могла поклясться, что все перелеты из Малави в Штаты не заняли столько времени, сколько поездка в горы бабули. Или может быть, эта задержка была нужна только для того, чтобы закончить последние дела в Роли. С тех пор, как она приняла свое будущее, когда въехала в сугроб на прошлое Рождество, всё, чего она хотела, покончить со старой жизнью, чтобы начать новую, которую никак не могла дождаться.
Список дел был огромен. Первое, что она сделала после того, как двадцать второго декабря приехала в Северную Каролину, приобрела внедорожник у медсестры, с которой работала в госпитале Дюка Роли. После отправилась на склад, где хранила вещи, с которыми не была готова расстаться, и загрузила в кузов машины только те, без которых не могла жить.
Всё остальное она отдала на благотворительность. Закрыла банковские счета, сменила почтовый индекс, который был указан в благотворительном фонде в Лондоне, на адрес бабушки. Сходила на обед с подругами, где они долго сплетничали, и на котором она пообещала, что навестит их в свой следующий приезд в город. Вот и всё. С прошлым было покончено. Четыре часа езды отделяли её от будущего.
Уходящий год был одновременно лучшим и худшим в жизни Бренны. Она сделала так много хорошего там, где это было необходимо, но скучала по Диллону и бабушке. Доноте она звонила всякий раз, как могла добраться до телефона, во время разговоров узнавая о Диллоне то, чего он не писал в письмах. О тех вещах, о которых они не говорили. Бабушка заметила то, что он постепенно излечивался от старых ран, которые тревожили его со времен войны.
Бренна подумывала звонить и ему тоже, но с первого письма, которое она написала ему во время длинного перелета из Вашингтона в Эфиопию, они общались только через письма. Она каждую ночь добавляла по абзацу к своим письмам, которые писала на желтых страницах блокнота, и которые потом пересылала через главный офис своей организации, не доверяя местной почте.
Письма Диллона писались похожим образом, но были не такие бессвязные, как её. Он рассказывал о том, что делал на неделе, как обстояли дела в горах, но очень мало писал о себе, только что всё в порядке. Он не привык откровенничать. Это она могла прочесть между строк.
Слова, которые он подбирал, изменения в тоне его писем сообщали ей всё, что она хотела знать. Бренна почти слышала его смех, могла представить улыбку на его лице, пока ручка скользила по бумаге. А если добавить к этому наблюдения бабушки, Бренна точно знала, чего стоил ему этот год.
Двигаясь по заснеженным горным дорогам, она задумалась, вспомнит ли он, что сказал ей в
Его домик показался как раз тогда, когда он остановился на полпути к крыльцу и повернулся на звук мотора её грузовика. Он держал в руке что-то типа карты пациента, которую внимательно изучал, наклонив голову, в черной ковбойской шляпе. Он был одет в дубленку, которую она помнила, ботинки, джинсы и рубашку на кнопках, в которой она часто представляла его себе. Глядя на него, в животе у неё запорхали бабочки.
Сердце колотилось, когда она затормозила, припарковалась и заглушила мотор. Он, молча, смотрел на неё, а она, вытерев вспотевшие ладони о штаны, начала выбираться из кабины.
— Привет, — произнесла она, прижав руку к груди, после того как помахала ею.
После бесконечно долгой паузы он произнес:
— Ты довольно далеко от дома.
— Не совсем, — она сунула ключи в карман и захлопнула дверь внедорожника.
Он посмотрел на нее, нахмурившись.
— Последнее, что мне известно, что ты живешь более восьми тысяч миль отсюда.
— Ну, да, — пожала она плечами. — Ты ведь знаешь, как работает почтовая служба.
— Подразумеваешь, что все изменилось.
— Изменилось, да. И вообще-то, я ищу работу.
— Работу?
Она сглотнула. Потом еще раз.
— Ты не знаешь никого, кому бы потребовалась помощь медсестры?
Он посмотрел на нее. Внимательно. Его глаза блестели.
— Имеешь в виду, что все закончила в Малави?
— Да, — сказала она и попыталась прочесть что-то в его взгляде, а все ее тело задрожало в ожидании его реакции.
— А как насчет Роли?
Она покачала головой.
— Квартиру я сдала, когда уехала. Я собираюсь пожить бабушки, пока не обустроюсь в горах.
Он посмотрел поверх нее на лес, давая себе возможность осознать это.
— Ты переезжаешь в горы?
— Да, — кивнула она.
— Рад это слышать.
Так и было. Она направилась к нему, дрожа, словно в лихорадке, и стуча зубами, поднимаясь по ступенькам.
— Ты ведь знаешь, что сегодня за день?
— Я практически уверен, что сегодня Рождество, — он сжал губы в тонкую линию и прищурил глаза.
Да, так и было, но было нечто большее. Она протянула руку, ее пальцы дрожали, словно ее будущее зависело от того, примет ли он ее руку, и от этого ее сердце изнывало. Пожалуйста, пожалуйста, пусть все сложится хорошо.
Их взгляды встретились, и она, наконец, произнесла слова, в которых упражнялась на протяжении последних двенадцати месяцев.
— Сегодня как раз то же время, когда мы собирались встретиться.
В течение нескольких секунд, он пытался осознать происходящее, и словно якорь корабля опустился на дно, чтобы пришвартоваться, он потянулся к ней, притянул к себе, прижал ее руки к своей груди, которая вздымалась в таком же ритме, как и ее собственная. Он был теплым и крепким, он был для нее всем, она сдержала слезы, чтобы не разрушить момент — момент надежды, желания, обещания…