В глубь истории: историческая концепция К. Маркса

Сяньда Чэнь

Маркс тогда придавал значение всеобщей человеческой природе. Он задавался вопросом: «Разве не существует всеобщая человеческая природа, подобно тому, как существует всеобщая природа растений и звезд?» (1955. Т. 1. С. 101) Эта так называемая всеобщая природа является свободой, «свобода есть ведь родовая сущность всего духовного бытия» (1955. Т. 1. С. 59). Данный взгляд на существо человека является непременным результатом разграничения его и животного на основании разумности, так как основным атрибутом разума является свобода, которая есть «разумное существо» (1955. Т. 1. С. 88). Поэтому использовать одно из них в качестве мерила будет равнозначно употреблению в том же смысле второго. Время от времени Маркс проводил линии разграничения между человеком и животным с помощью понятия свободы, так как первый способен свободно осуществлять свободу, «в противном случае архитектор отличался бы от бобра лишь тем, что бобр – это архитектор, покрытый шкурой, а архитектор – это бобр, не имеющий шкуры» (1955. Т. 1. С. 68). Очевидно, что его познание связано с постижением его сущности. Если рассматривать человека как существо природное,

то акцент делается на его физической характеристике; если духовное – то подчеркивается его внутренняя сущность. И только если раскрыть его как социальное существо, становится возможным постичь его социальную сущность.

Очевидно, в то время понимание Марксом человека и сущности человечества было идеалистическим. Свобода не предполагает самостоятельности духа. Нельзя сводить ее к произволу самосознания, мышления, разума. Бунт против несправедливой реальности происходит не с помощью осознания свободной сущности человека, а непосредственно решается реальными общественными отношениями. В рабовладельческом обществе раб рассматривался как говорящее орудие и был лишен всех прав; в крепостном строе крестьянин был прикован к земле и не обладал свободой личности, передвижения и какой-либо политической самостоятельностью, но, несмотря на это, они не выдвигали лозунгов борьбы за нее. Они боролись против своего властителя посредством саботажей, бегства и даже восстаний не из-за понимания собственной свободной сущности, а потому что это было определено их классовым статусом. Свобода как настоящий лозунг борьбы и рассмотрение ее в качестве сущности человечества – все это является следствием капиталистических экономических отношений, для развития которых прежде надо было осознать необходимость избавления от кандалов и пут феодализма. В то время Маркс еще не достиг такой степени осознания, однако его идеалистическое понимание человеческой сущности уже содержало некоторые разумные моменты.

Маркс воспринимал свободу как особенность духа (разума) и полагал, что каждый имеет право раскрыть свой индивидуальный моральный облик и использовать для его формирования собственный стиль, то есть способ выражения. «Стиль – это человек» (1955. Т. 1. С. 6). Поэтому основания для свободы печати и книжной цензуры совершенно различны. Первая воплощает свободу мысли, присущей человеку, поэтому ее невозможно отнять; а прусская книжная цензура, наоборот, противоречит ей, она есть порождение несвободы. Протестующий против свободы печати борется не только с ней, в этом «он оспаривает человеческую свободу» (1955. Т. 1. С. 44). То, что Маркс рассматривает эти явления, приводя в качестве критерия человеческую сущность, является революционным в плане его политических стремлений, но идеалистическим – в отношении понимания истории. Тем не менее стоит обратить внимание на то, что Маркс решает этот вопрос с позиции субъективно-объективных отношений и полагает, что проявления свободы – это не только субъективное, но и объективное право. «Но если мы оставим даже в стороне все субъективное, а именно, то обстоятельство, что один и тот же предмет различно преломляется в различных индивидах и превращает свои различные стороны в столько же различных духовных характеров, то разве характер самого предмета не должен оказывать никакого, даже самого ничтожного, влияния на исследование? <… > Разве, когда предмет смеется, исследование должно быть серьезным, а когда предмет тягостен, исследование должно быть скромным? Вы, стало быть, нарушаете право объекта так же, как вы нарушаете право субъекта» (1955. Т. 1. С. 7–8).

Именно потому, что Маркс обратил внимание на субъектно-объектную связь, он не изолировал свободу в рамках внутренней характеристики субъекта. Если бы мы рассматривали ее в этом качестве, то наше внимание неизбежно было бы сконцентрировано на «Я», и тем самым мы противопоставили бы человека и окружающую среду, его внутреннюю сущность и внешние условия. Маркс не пошел по этому пути. С одной стороны он утверждал, что свобода – это родовая сущность, с другой – обусловливал ее взаимосвязью субъектов. Еще в докторской диссертации он не соглашался со взглядом Эпикура на свободу как на внутреннюю характеристику субъекта (символизирующего самосознание атома), указывая на то, что «абстрактная единичность есть свобода от наличного бытия, а не свобода в этом бытии» (1970. Т. 40. С. 185). В первом рассуждении в защиту Рейнского окружного комитета Маркс критикует немецких демократов, осуждая их за то, что «перенося свободу с твердой почвы действительности в звездное небо воображения, они тем самым воздают ей честь», и, напротив, «видят профанацию в каждом соприкосновении их идеала с будничной действительностью» (1955. Т. 1. С. 73). Согласно его идее, это и есть одна из причин того, что свобода в Германии всегда остается лишь иллюзорной и опечаливающей надеждой. К началу 1844 г. Маркс стал еще отчетливей замечать, что она – совсем не то, чем является чистое естественное состояние для животного. Некоторые немецкие либералы стремились к достижению естественного состояния, ища ее историю в первобытных лесах. Маркс иронизировал по этому поводу: «Но чем же отличалась бы история нашей свободы от истории свободы дикого кабана, если бы ее можно было отыскивать только в лесах?» (1955. Т. 1. С. 416).

Несмотря на утверждение Маркса о том, что свобода есть сущность человека, реальность противостояла ему, и он видел, что в самодержавной Пруссии лишь немногие наслаждаются ей. Согласно его взглядам, в действительности она присуща человеку, и нет никого, кто противился бы ей, а если и есть, то они выступают за неволю других людей. К примеру, ограничивая печать, ее противники осуществляют собственную свободу. Проблема заключается в том, что они рассматривают ее только как атрибут отдельных лиц и классов, используют ее в частном значении

и противостоят ей в универсальном смысле. Их так называемая свобода в действительности является классовой привилегией. Аргументации Маркса основываются на человеческой сущности, однако он смотрит на классовый антагонизм через призму свободы и привилегий, ее частного и всеобщего вариантов.

Противостоя низведению печати до уровня промысловой и способствуя избавлению литературной деятельности от кабалы и корыстных побуждений, Маркс поднимает вопрос об отношении рода и вида свободы. Под первым он понимает всеобщую свободу, свободную человеческую сущность, а под вторым – различные ее частные виды, например, промысловую, собственности, вероисповедания, печати, суда и другие – «все это различные виды одного и того же рода, то есть свободы вообще, без собственного имени» (1955. Т. 1. С. 75). С одной стороны, если среди многообразия форм взаимно ограничивающих видов один из них ставится под вопрос, то в этом положении оказывается и все родовое понятие в целом. Поэтому особая форма свободы не является исключительным вопросом, «это – общий вопрос в пределах особой сферы» (1955. Т. 1. С. 83). С другой стороны, в разнообразии форм между видами имеются различия. Каждая из конкретных сфер является свободой определенного характера и подчиняется собственным законам. Вопрос печати относится к области внутренней свободы, и публикация является самым распространенным способом индивидуального выражения духовного бытия. Для нее ценность представляет разум, а не воля цензора. Нельзя ограничиваться рамками буржуазной промысловой свободы, целью которой является чистая нажива. Маркс писал: «Быть свободным по-твоему для меня все равно, что не быть свободным вовсе, – ведь столяр едва ли был бы удовлетворен, если бы ему вместо свободы его ремесла предоставили, в качестве эквивалента, свободу философа» (1955. Т. 1. С. 75). Его взгляд на род и виды свободы по прежнему носил умозрительный характер, однако он выдвинул самостоятельные практические сферы и законы каждой из них, что означало прогресс в продвижении к реальному анализу этого важного понятия.

Подход Маркса к свободе, направленный против прусского абсолютизма, в этот период времени обладал ярким революционно-демократическим окрасом. Философ полагал, что именно из-за абсолютистской системы Германия развивалась медленно, а ее мысль была крайне бедной. Эта страна взрастила привилегированных персон с чопорными косичками, которые со своим педантизмом и ничтожно-крохоборческими диссертациями стали между народом и духом, жизнью и наукой, свободой и человеком. Из-за системы абсолютизма и реакции в печати немецкая философия приобрела еще более спекулятивный характер, так как не могла и не смела открыто выражать свои взгляды. По этому поводу Маркс замечает: «Единственная область литературы, в которой тогда еще билась живая жизнь, – область философской мысли, – перестала говорить по-немецки, потому что немецкий язык перестал быть языком мысли. Дух говорил непонятным, мистическим языком, ибо нельзя уже было говорить в понятных словах о том, понимание чего запрещалось». Поэтому он полагал, что «цензура, несомненно, нанесла жестокий и непростительный ущерб развитию немецкого духа» (1955. Т. 1. С. 39).

Антагонизм собственнических интересов и человечности

Когда молодой Маркс перешел от вопроса свободы печати к критике дебатов Рейнского ландтага по поводу закона о краже леса, он обратился от духовной к сфере материальных интересов, от выражения требований духовной сущности человечества – к апологии обездоленных масс, сознательно подвергающихся давлению как в политическом, так и в социальном плане. Однако его взгляды относительно понимания истории в основном оставались идеалистическими, хотя и содержали некоторые серьезные идейные начала.

Согласно Марксу, феодальная система является в каком-то смысле нечеловеческой и «представляет собой духовное животное царство, мир разделенного человечества» (1955. Т. 1. С. 125), так как в ее иерархии люди были твердо закреплены за определенным классом – совсем как животные, которые при рождении принадлежат к определенному виду. Единственная форма равенства животных в реальной жизни – это принадлежность к одному виду, но не роду: он проявляется в борьбе разновидовых животных за утверждение своей родовой принадлежности. Таким же образом в феодальной иерархии равенство носит видовой (внутриклассовый) характер, но не распространяется на род (человечество). Между видами (классами) идет ожесточенная борьба. Если мы говорим, что животные как природные существа составляют животный мир, то иерархическое классовое общество – это его духовная версия. Пруссия как раз и представляет собой такое общество. Рейнский ландтаг планировал приравнять к краже сбор крестьянами хвороста и с помощью публикации закона придать действиям крестьян серьезность грабежа. Они требовали «вместо человеческого содержания права <…> животной формы права» (1955. Т. 1. С. 126), то есть хотели превратить закон в присущий животному миру способ ограбления одного вида другим. Маркс воспротивился незаконным действиям прусского абсолютизма.

В «Дебатах Рейнского ландтага» некоторые люди, ссылаясь на то, что в их территориальных лесах крестьяне часто сначала подрубают молодые деревья и ждут, пока они засохнут, чтобы затем собрать хворост, высказывались за то, чтобы представить это как «кражи». Маркс был против того, чтобы «жертвовать правом человека во имя права молодых деревьев». Если этот параграф закона был бы принят, то множество людей, свободных от преступных наклонностей, оказалось бы в тени преступления, позора и нищеты. Маркс громогласно взывает: «Побеждают деревянные идолы, а приносятся в жертву люди!» (1955. Т. 1. С. 121) – или: «Лесовладелец взамен куска дерева получает то, что было человеком», то есть ради древесины у тех, «кто не имеет ничего, кроме самого себя», отобрали «жизнь, свободу, человечность» (1955. Т. 1. С. 153).