В глубине Великого Кристалла. Том 2
Шрифт:
Ну, Вальку-то, пожалуй, понятно что. Не обязательно даже сам Сашка. Иногда — просто возможность сбежать из-под строгой теткиной опеки в дружную и веселую семью Гордеевых — как на каникулы. А бывали и такие моменты (когда Валька стал постарше и пообщительнее), что он, увлекшись новыми приятелями, надолго охладевал к Сашке с его паяльниками, компьютерными платами и конденсаторами. Тот не обижался, невозмутимо ждал. Словно изначально был уверен, что Валька никуда не денется, вспомнит о нем в конце концов. И Валька вспоминал, приходил… И Сашка смотрел на него понимающе. Порой даже слишком понимающе. Как, например, сейчас.
— Бабы-критикессы
— Да я на себя больше…
— А-а! Гложешь свою душу: “Они правы, а я плохой”… Тебе бы плюнуть на них, но ты не можешь, интеллигент промозглый. Потому что боишься и стесняешься…
— Чего?
— Влюбленности в своих мальчишек…
— Ты что имеешь в виду, кретин?! — взвился Валентин.
— Да ничего такого. Просто я говорю, что ты создал себе идеал — маленького рыцаря в куцых штанишках и пыльных сандаликах. С острыми расцарапанными локтями и репьями в спутанных волосах… И на основе этого идеала лепишь и пускаешь в свет своих героев. А бабы-рецензентши то умиленно охают, то клеймят тебя за повторяемость и подражание самому себе: “Почему они у вас похожи друг на друга?” А похожи они трогательным сочетанием внешней беззащитности и внутренней отваги. Волыновский стиль…
— Ну и что здесь плохого? — ощетиненно спросил Валентин.
Сашка терпеливо сказал:
— Все хорошо… Кроме одного. Ты боишься своей привязанности к пацанам — и нарисованым, и живым, — словно за тобой следит куча недругов. И будто тебя могут обвинить во всяких грехах — от инфантильности до черт знает чего…
— А что ты думаешь, — хмыкнул Валентин. — И по правде могут. Это самый простой способ, если захотят свести счеты…
— Ну что поделаешь… От себя-то все равно не убежишь. Ведь “волыновские мальчики” — это ты сам.
— Если бы…
— Я неточно сказал… Я о том, что их корни — в тебе. Эти мальчики — такие, каким ты сам хотел быть в детстве, да не получилось. Тетушка твоя, вечная ей память, была прекрасным человеком, но одного не умела — обращаться с детьми. Вот и старалась поскорее сделать тебя большим. С семи лет рядила тебя во взрослые костюмы с жилетками, расчесывала рыжие кудряшки и водила тебя по выставкам и лекциям. И гоняла в художественную школу… А ты душою рвался скинуть отглаженные брюки и сорочку с бабочкой и удрать к озеру или на футбольную площадку. Хотя и робел при этом…
— Ну, положим, в художественную школу я ходил без понукания… И вообще ты малость утрируешь.
— Может быть… малость. Но так или иначе, а корни твоих книжных и киношных пацанов в твоей ностальгии по детству. По тому, о котором ты мечтал и которого тебе не хватило… Разве я не прав?
— Ты прав, — мрачно согласился Валентин. — Но ты будто вспорол мне брюхо и выложил передо мной на широкий стол мои собственные потроха. А это не очень приятно…
— Ну извини. Я не хотел потрошения, думал только о небольшом кровопускании. Для оздоровления организма…
— Когда мясник лезет в хирурги…
— Ладно, не бурчи… Сейчас залечим твои раны… — Сашка раскрыл потрепанный портфель и достал узкую бутылку с пунцово-золотистой наклейкой.
— Силы небесные… — осторожно сказал Валентин. — Мои глаза не врут?
— Не врут, — хмыкнул Сашка.
Это был “Ноев ковчег” двенадцатилетней выдержки.
— Неужели такое еще можно достать в наши времена? Где взял?
— Гонорар… Склепал одному светилу программу по выходу
— И молчал! Изверг…
В этот вечер (а точнее, уже ночью) Валентин и поведал Сашке о своем замысле. О фильме про маленького Князя и о том, как сперва радовался, а потом охладел.
— У тебя обычная история всех нетерпеливых талантов, — проницательно заметил Сашка. — Пока рождение замысла и первые наброски, в душе горение. А как приходит время воплощения, будничной работы, начинается слюнявая депрессия…
— Может быть, — покаянно согласился Валентин. — А ты сам-то попробуй нарисуй сто тысяч картинок…
Вот тут Сашка и выступил со своей идеей: о машине, воплощающей замыслы автора в фильм. Не о простом компьютере, который делает промежуточные фазы и множит кадры, а “твоем соавторе, Валечка”.
Валентин сперва не принял это всерьез. А Сашка увлекся. Завалил жилье Валентина деталями и несколько месяцев подряд паял, монтировал, склеивал, отлаживал. Причем под руку шло все, что попадалось в доме. Даже адмиральскую трубу, несмотря на протестующие вопли Валентина, Сашка пустил в дело: забрал от нее объектив с узорчатым кольцом и превратил его в глазок-окуляр. Объяснил, что именно через это стекло надо будет наблюдать готовые кадры.
— Потому что суперкинескоп очень маленький, без увеличения ты ни фига не разглядишь. А с окуляром — голография, стереоэффект…
Сашкина машина оказалась чудом. В щель приемника-графоскопа (Сашкин доморощенный термин) заправлялись несколько форматных рисунков с фоном и персонажами фильма, запускалась программа с разверткой эпизода, и машина, помигав индикаторами и погудев, сама запускала действие, записывала на магнитную ленту… Одно неудобство: просматривать отснятые сцены приходилось в глазок со стеклом от трубы (большой суперкинескоп нового поколения Сашка еще только конструировал). Зато изображение было изумительным. Плоские персонажи обретали объемность (несмотря на то, что зритель наблюдал за ними одним глазом). Они вроде бы и сохраняли условность рисованных фигурок, но в то же время оживали. Не только за счет движений, но и за счет… какого-то одушевления, что ли. В общем, не поймешь. Их объемность была вовсе не объемностью героев кукольных стереофильмов, а нечто совсем другое — переход нарисованного героя в иное качество, уже не подвластное автору. И в иное пространство, ибо плоский экранчик не только обретал глубину, но и расширялся в поле зрения до размеров реального мира… А синтезатор безошибочно наделял каждого героя речью со своими интонациями и тембром, самостоятельно придумывал для них целые фразы и диалоги. Непонятно, сама ли машина сочиняла музыку или подбирала в громадной своей памяти малоизвестные и подходящие мотивы, но мелодии, сопровождавшие кадры, тоже всегда были очень удачные…
— Почему ты не возьмешь патент на эту штуку? — теребил Валентин Сашку. — Это же переворот в мире мультипликации!
— Подождем. Неизвестно еще, что получится на большом экране… Да и вообще надо посмотреть…
— Что еще смотреть?
— Как наша голубушка поведет себя дальше…
Фильм был готов примерно на треть, когда случилось необъяснимое. Запланированный эпизод (очередной разговор Маленького Рыбака и рыбки Золотинки) не остановился, где полагалось. Уже без всякой заложенной программы Рыбак и Золотинка продолжали на берегу беседу, причем была она “не по делу”…