В горах Тигровых
Шрифт:
— Хватит, Дионисий, надоел ты со своими поучениями! — рыкнул Кустов.
— Могу и не поучать. Но скажу, что телесная чистота, как и душевная, — заглавное дело в нашей жизни. Завтра бой, недруг валит на нас, а как ты предстанешь перед врагом? Вот таким грязным, вонючим? Не позволю, хошь ты и старшой, срамить честь русского матроса! Почнут тыкать на тя пальцем и говорить, что завшивели русские моряки! — поднялся Дионисий.
— Пусть валят. Я готов хоть с чертом драться, но чтобы разломать эту тишь, глушь! Не могу сидеть без дела! — еще больше взъярился Кустов. Но тут же обмяк,
Грузный и медлительный Дионисий отбросил ботинок, улыбнулся пухлыми губами, проговорил:
— Можно и с чертом, но и с ним надо драться в чистой одежде. Матрос — везде матрос! Потому не срами чести Андреевского флага. Пошел топить баньку. Десятый год службу тянешь, а порядков не знаешь, — Дионисий пыхнул трубкой и ушел.
Из-за дубков вышел Прокоп Саушко. Он сгибался под тяжестью добытой им косули. Бросил к ногам Кустова трофей, светло улыбнулся, сказал:
— Запарил, чертяка, завел ажно на Крестовую. Добыл. Жирен. Счас хлёбова заварим, подкрепимся, Прокоп начал свежевать косулю, Кустов лениво помогал, Казалось, что он болен. Но не жаловался, а лишь томился от скуки.
Бухая тяжелыми ботинками, с Крестовой бежал Викентий Чирков. На Крестовой был пост, оттуда море как на ладони. Задохнулся от бега, чуть отдышался, выпалил: — В море парус! Похоже, фрегат. Прибивается к берегу. Противный ветер мешает.
Кустов вскочил с коленей, напрягся, как-то просиял, рявкнул:
— Ну! Готовьсь, братцы! Может, к бою, может, к встрече дорогих гостей? И все же к встрече! Невельской не должен нас забыть. Шлет помощь. Дионисий, шибче шуруй баню. Викентий, всех стриги, а бриться сами будем — Ожил моряк, расправились плечи, заблестели в глазах искорки. Даже ростом стал выше, хотя и без того был с добрую сажень.
— Погоди радоваться, — одернул Кустова Аввакумов — Может, то пираты английские пришли. Дадут нам перцу. Четверо супротив фрегата не сдюжим!
— Сдюжим! Заряжать пушки! В наших руках неожиданность. За спиной тайга. По паре раз успеем пальнуть, отойдем.
— А говорил, что русский матрос насмерть дерется! — усмехнулся Аввакумов.
— Че говорил час тому назад, то забудь, а что буду говорить счас, то выполняй. Ясно?
— Так точно, старшой! — козырнул Аввакумов и пошел в баню.
Кто бы ни шел, но ожили матросы. Брились, стриглись, чистили и стирали одежду, затем мылись в бане… И вот они были готовы — и к бою, и к встрече гостей…
Ночь тянулась небывало медленно. И ползла, и ползла над сопками, наконец показался ее хвост, он-то и вытянул за собой утро. Опять же тихое и туманное. Солнце долго путалось в этом тумане, размытым диском полоскалось в белой мгле, наконец разогнало туман, полыхнуло над бухтой. С моря дул легкий бриз. Парусник осторожно начал втягиваться в бухту, фрегат с Андреевским флагом.
— Наши идут! Заряжай холостыми! — подал команду Кустов — Прокоп, семафорь, кто и чьи?
Фрегат миновал Каменные ворота. Зашел в Большую бухту. Прокоп просемафорил: "Чьи будете? Куда следуете?" Ему ответили: "Ваши,
— Салют, Дионисий, салют! — закричал Кустов.
— Да не ори ты, оглушил, — заворчал Дионисий Аввакумов, поджигая фитиль. Улыбался.
— Пли! — махнул рукой Кустов.
Ахнула чугунная пушчонка, откатилась на салазках. За ней рыкнула бронзовая и тоже откатилась. Разорвали, раскрошили тишину на мелкие кусочки. Гулкое эхо прокатилось над горами, подавилось собственным рыком.
— Заряжай! Викентий, шевелись!
Шел фрегат, нес уставшим жить в этой тиши и глуши матросам новости, русских переселенцев. Теперь уйдет за сопки скучливая тишина, зазвенит здесь смех, загомонят люди.
— Пли!
От второго выстрела с криком и стоном сорвались чайки с залива, молча, но с шумным хлопаньем крыльев — утки. Первый грохот пушек они приняли за раскаты грома.
С фрегата тоже ответили жидким салютом. Знать, и там была нужда в пушках и пушкарях…
И вот загремела якорная цепь, судно закачалось на мелкой волне.
— Ура-а-а-а! — что есть мочи закричали матросы. — Ра-а-а-а-а! — раскатисто рыкнули мужики, бабы.
Заскрипели блоки, на воду легла шлюпка. Бошняк сошел на берег. Кинул руку к козырьку фуражки и отдал рапорт, не по чину отдал:
— Разрешите доложить начальнику поста, что в ваше распоряжение прибыли люди русские! — Затем махнул рукой и по-домашнему закончил: — Ну, чертушки мои, Лаврентий, Викентий, Дионисий, Прокоп, живы? Скажу честно, не думали мы, что вы выстоите! Выстояли. Дайте я вас облобызаю. Четверо против всего мира! Боже, какие вы молодцы! Теперь и вовсе не сбежите, переселенцев вам привез, баб, девок, — шумел Бошняк.
— Куда нам бежать? Здесь Россия, со своей земли не бегают, — усмехнулся Кустов, радостный от похвалы. Хотя вчера он ворчал, нудился, знать, духом ослаб, а тут хвалят.
— Спасибо, Кустов, спасибо, русские матросы! Выстояли! Теперь и подавно выстоите! Глубину бы промерить, фрегат к берегу подвести. Его адмирал Путятин списал, а мы подлатали и тайком перевезли переселенцев. Еще одну службу сослужил России!
— У нас все промерено. Вот туда, к скале, и будем ставить, там глубина до пяти сажен. Почти у берега встанет.
— Добре. Сейчас шлюпками отбуксируем, потом уж будем смотреть, что и как.
— Как там англичане и французы, воюют ли супротив нас? — спросил Кустов.
— Ушли. В России мир. Рады?
— Как не радоваться, миру всякий человек рад, — проговорил Дионисий — Это Кустов готов воевать хоть с чертом, а нам лучше мир. Мир и тишина.
— Мир и тишина, — задумчиво сказал Бошняк — Здесь-то уж мир и тишина. Как тут живы аборигены? Сдружились ли? Нет. Плохо. Но об этом потом.
Фрегат встал на якоря. По трапу начали сходить мужики, бабы, дети. Все с некоторым удивлением смотрели на хмуроватые сопки, но более веселые, чем те, которые они видели на Амуре, на ширь тихой бухты, щурились от яркого солнца, улыбались. Кажется, пришли в свое царство. Мечта об этом царстве завела их в неведомую землю. Ошалевшие от одиночества матросы обнимали, целовали мужиков, баб, девок, детей. Шутили: