В горе и радости
Шрифт:
Когда мы сели в машину Бена, он спросил, готова ли я к приключению, и я ответила, что готова.
– Я говорю о настоящем приключении.
– Я готова!
– А что, если это приключение ведет нас в ресторан, до которого ехать больше часа?
– Если ты будешь за рулем, то меня все устраивает, – сказала я. – Хотя я не очень хорошо представляю, что может заставить нас проделать такой путь.
– О, это ты предоставь мне. – Бен повернул ключ зажигания.
– Ты говоришь загадками, –
Бен протянул руку и включил радио.
– Ты отвечаешь за музыку и при необходимости будешь штурманом.
– Меня это устраивает. – И я мгновенно переключила приемник на Национальное общественное радио. Когда зазвучали низкие монотонные голоса, Бен покачал головой.
– Ты одна из этих? – спросил он с улыбкой.
– Я одна из этих, – ответила я, не смущаясь и не извиняясь.
– Мне следовало бы догадаться. У такой красивой девушки, как ты, должен был обнаружиться какой-то недостаток.
– Ты не любишь разговорное радио?
– Полагаю, я его даже люблю. То есть я люблю его той же любовью, что и визиты к врачу. Они служат определенной цели, но веселья от них маловато.
Я рассмеялась, и Бен посмотрел на меня. Он смотрел, пожалуй, слишком долго, и я занервничала.
– Эй! Смотри на дорогу, казанова! – крикнула я. Казанова? Это кто сейчас сказал? Мой папа?
Бен тут же отвернулся и сосредоточился на трафике.
– Прости. Безопасность прежде всего.
Когда мы выехали на скоростное шоссе, он выключил радио.
– Я в курсе последних сообщений о пробках, с меня хватит, – сказал он. – Мы будем развлекать друг друга старым испытанным способом.
– Старым испытанным способом?
– Беседой.
– Ах да, верно, беседой.
– Давай начнем с основного. Ты давно живешь в Лос-Анджелесе?
– Пять лет. Я приехала сюда сразу после колледжа. А ты?
– Девять. Я приехал сюда, чтобы поступить в колледж. Похоже, мы закончили учиться в один и тот же год. Ты где училась?
– О, в Итаке. Мои родители учились в Корнелле и заставили меня побывать там на дне открытых дверей. Меня это не слишком впечатлило. Итака показалась мне лучшим вариантом. Сначала я выбрала медицину, но через пару месяцев поняла, что врачом быть не хочу.
– А почему ты вообще задумалась о медицине? – Мы уже мчались по скоростному шоссе, и можно было расслабиться и не слишком следить за дорожным движением.
– Мои родители врачи. Мама менеджер по персоналу в больнице моего родного города, а папа работает нейрохирургом там же.
– Нейрохирургом? Это внушает страх, – добавил Бен.
– Мой папа внушает страх. И с мамой не так просто. Они не слишком обрадовались, когда я сменила основной предмет специализации в колледже.
– Так вот какая у тебя семья? Они на тебя давят? Успех во что бы то ни стало?
– Родители всегда нацелены на достижение максимального результата. Вот только я не такая. Я из тех, кто работает, чтобы жить, а не из тех, кто живет, чтобы работать.
– Но им это не
Я пожала плечами:
– Они верят, что жизнь для работы, а не для радости, не для смеха. Да, честно говоря, и не для любви, если говорить о них. Только работа. Не думаю, что моему отцу в той же степени нравится спасать жизни, в какой нравится быть лучшим в той области медицины, которая все время развивается и меняется. Для них главное – это прогресс. Библиотечное дело спокойное. И я выбрала этот путь. Они ничего не могли поделать. Родители не слишком вовлекались в мою жизнь, понимаешь? Поэтому, когда я сменила специализацию, для всех нас наступил момент… Это был разрыв. Им незачем стало притворяться, что они меня понимают. И мне незачем было делать вид, что я хочу иметь в жизни то же, что и они.
До этого я никому не говорила о своем настоящем отношении к выбору профессии. Но Бену мне хотелось говорить только правду. Когда я все выложила, повисло неловкое молчание. Я сообразила, что слишком открылась, стала уязвимой. Отвернувшись, я посмотрела в окно. Встречное движение было плотным, но мы летели через город.
– Как-то это грустно, – подал голос Бен.
– И да, и нет. Между мной и родителями нет близости. Каждый из нас счастлив по-своему. Думаю, только это и важно.
Он кивнул:
– Ты совершенно права. Ты права, и ты умна.
Я рассмеялась.
– Как насчет тебя? Кто твои родители?
Бен шумно выдохнул, но продолжал смотреть на дорогу. Его голос звучал мрачно.
– Мой отец умер три года назад.
– Боже мой. Мне жаль…
– Спасибо. – Бен коротко взглянул на меня и снова сосредоточился на дороге. – Он умер от рака, борьба была долгой, и мы все знали, что конец неминуем. Мы были к этому готовы.
– Даже не знаю, хорошо это или плохо.
Бен коротко выдохнул.
– Я тоже не знаю. В любом случае мама хорошо справляется. Настолько хорошо, насколько может справляться человек, потерявший того, кого любит, понимаешь?
– Даже представить не могу.
– И я не могу. Я потерял отца и знаю, насколько это тяжело, но и вообразить не могу, каково это – потерять лучшего друга, родственную душу. Я беспокоюсь за нее, хотя она убеждает меня, что с ней все в порядке.
– Уверена, что ты ничем не можешь помочь, остается только волноваться за нее. Братья или сестры у тебя есть? – спросила я.
Бен покачал головой.
– А у тебя?
– Нет… – Я редко встречала семьи, где был только один ребенок. Приятно было услышать, что Бен был таким. Когда я говорила другим людям, что я единственный ребенок в семье, то чувствовала, что меня или жалеют, или считают весьма капризной особой, хотя я никогда такой не была.
– Замечательно! Два единственных ребенка! Я знал, что ты мне понравишься. – Он неловко шлепнул своей пятерней по моей руке, держа руль другой рукой.
– Не пора ли хотя бы намекнуть, куда мы направляемся? – спросила я, когда Бен свернул с одного скоростного шоссе на другое.