В городе древнем
Шрифт:
Тявкнула собака, и послышался голос женщины, видимо вышедшей из кухни в сенцы:
— Кто?
— Откройте, пожалуйста…
Приотворилась и наружная дверь. Вышла молодая женщина в платке, наспех накинутом на плечи. Привычно она бросила недоверчивый взгляд на незнакомца. В темноте, однако, трудно было рассмотреть его лицо.
— Ночевать, что ли? — хмуро спросила женщина.
— Да, — ответил молодой человек и зачем-то повторил: — Именно ночевать.
— Записка от коменданта есть?
— От какого коменданта?
— От
— Какая же у меня записка? Откуда?
— А я не знаю, — строго сказала женщина. — Только без записки комендантской нам ночлежников пускать запрещено.
— Так что же мне, на улице спать? На ветру?
— Не знаю, гражданин. Только нам запрещено.
— Да откуда у меня записка? Комендант вон где, — молодой человек указал по направлению к городу, — а я иду вон откуда. — Он показал в противоположную сторону.
— А разве там коменданта нет? — спросила женщина. — Коменданты теперь везде…
— Есть, наверное… — ответил путник не сразу. — Только я не знал, что заночую. Да чего ты боишься? Не убью, не украду…
— Нет, не могу… — И заторопилась: — К другим идите, другие, может, пустят, а у нас и постоялец есть, и бабка болеет…
Женщина хотела закончить разговор, но чем больше этот молодой человек говорил, тем слабее становилась ее прежняя решимость. Она взялась за скобу… Пустишь — а он тебя и пристукнет. Из-за куска хлеба.
— Как собака, значит, — проговорил молодой человек скорее самому себе.
В это время, как на грех, в избе снова лениво тявкнула собака.
Молодой человек усмехнулся горько и сказал:
— Собачку-то пожалели… Эх, люди!..
Он передернул плечами, собираясь уйти, но женщина оглянулась и, вздохнув, сказала:
— Входи…
Молодой человек посмотрел на нее строго, вошел в сенцы. Забежав вперед, женщина раскрыла дверь в кухню и, когда свет коптилки упал на его лицо, слабо охнула. Однако она тотчас постаралась скрыть свою растерянность: хлопнула дверью, засуетилась, что-то прибирая…
В хате молодой человек увидел солдата, который сидел за столом и вскрывал банку тушенки. Лицо солдата было освещено коптилкой, а вот его солдат, видно, сразу не рассмотрел и спросил женщину:
— Кто это там?
— Прохожий… — отозвалась та, садясь за стол.
— Садись, прохожий, — предложил солдат.
— Спасибо, сперва обогреюсь… — Молодой человек снял пиджак и, отодвинув занавеску, прошел в темный закуток между печкой и стеной. Здесь прислонился к теплым кирпичам и облегченно вздохнул. Постояв так, заглянул за занавеску.
Солдат, молодка. Больше никого. На него особенного внимания не обращают… Солдату, конечно, приятнее разговаривать с этой курносенькой, чем с ним…
— Прервали нас… — напомнил солдат.
— Да, прервали, — отозвалась молодка и посмотрела в сторону темного закутка: как там пришелец, что с ним? — Да, шел вот… Хлеба были роскошные, только их не жатками, не серпами,
Она рассказывала, латая старую, выцветшую кофточку.
— Да-а, Клавдия Петровна, да-а, — посочувствовал солдат. — Хватили вы тут…
— Что ты меня все Петровной?.. — заметила молодка. — Знаешь, сколько мне?
— Сколько? — Видно было, что солдат боится дать промашку.
Клавдия поправила платок на голове, одну светлую прядку убрала, другую выпустила. Спросила:
— Так сколько же? — Видно, очень интересно было, сколько лет даст ей этот молодой солдат, но и боялась: а что, если больше? Потому сама опередила его: — Мне в декабре двадцать один исполнится…
— Подходяще… Так я и думал… Что же ты синими шьешь? — спросил он. — Синим по белому… На-ка вот, возьми… — Достал из пилотки картонный прямоугольничек, обмотанный нитками, с воткнутой иголкой, передал молодке.
— Спасибо… Возвращались мы по одному, по двое, — продолжала та. — Пришли, глянули, а ничего не осталось от колхоза… Несколько хат… Вот набралось нас несколько человек, я говорю: «Хлеб-то нужно убирать». А как убирать? Чем? Еле разыскали серпы, горелые нашли… Чуть рассвело — мы уже в поле были… Те, кто постарше, вспомнили, как серпом жнут, косами косят, и быстро приспособились, а я-то их никогда в руках не держала… То серпом, то ножом хлеб резала. Последней работницей оказалась… Потом еще вернулись наши. И все равно не под силу убрать!.. Знаем: через какой-нибудь месяц каждый колосок станет что золото, а убрать не в силах! Глядели на поля и плакали… А тут как раз воинская часть проходит… То ли положено было, то ли нарочно лейтенант подал команду: «Привал!» А потом и говорит: «Кто хочет — помогите женщинам…»
Клавдия умолкла, задумалась, вспоминая.
— Ну и как… Многие откликнулись?
— Все до одного!.. Хлеб убрали… Потом лошадь у нас появилась — опять же солдаты подарили… Где-то поймали бесхозную и подарили… А молотить на той лошади возили к соседям. Смолотили, бабы мои говорят: «Теперь дели».
— Как же делили? — поинтересовался солдат.
— По совести: у кого сколько душ… Малый да старый работать не могут, а есть всем надо. По совести и поделили. — Вздохнув, она замолчала. Потом спросила солдата: — А ты сам-то куда идешь?
— Отпуск дали, по ранению. Родная деревня совсем близко…
— Вон видишь, как ладно… — проговорила Клавдия и отвернулась от солдата, чтобы скрыть слезы.
— А твой не пишет, что ли? — догадался солдат. — Отыщется… Мало ли что…
— Клав, — подала голос женщина на печи, — самовар взыграл.
Клавдия легко поднялась, сняла с самовара, стоявшего у печки, трубу.
— До города? — снова донеслось с печи.
Никто не ответил. Слышно стало, как сипит коптилка.
— Это мама у вас спрашивает, — сказала Клавдия, заглядывая в закуток.